Я люблю бывать на старинных кладбищах. Наверно, нигде не ощутишь с такой ясностью прошедшие времена, как среди могил, вглядываясь и вчитываясь в полустертые надписи на камне. Помню, в Новой Ладоге прочел я на черном щербатом граните над могилой молодой купчихи: «Благонравной ясене от благодарного супруга» – и сразу возник передо мной заскорузло-тяжелый быт ладожских толстосумов, даже над прахом любимого человека не могущих сказать нечто человеческое.

...На третий день моей жизни в Белозерске, городе древнем, зеленом, продутом свежими речными ветрами, я отправился искать кладбище. Прошел через весь город, выбрался на широкую и пыльную проселочную дорогу и вскоре увидел среди разросшегося кустарника кресты, пирамидки, ограды... Я брел по белозерскому кладбищу, по узеньким тропкам и не встречал ничего для себя интересного. Могилы были последнего десятилетия: кресты, утонувшие в буйной сорной траве; деревянные пирамидки, выкрашенные в красный цвет с алюминиевыми блестящими табличками. Кое-где белела в траве яичная скорлупа и поблескивала светлым стеклом бутылка, оставшаяся, наверно, с Троицы.

Я хотел возвращаться, но приметил, что кладбище кончается, и решил пройти до его края. Шел, невнимательно поглядывая по сторонам, как вдруг наткнулся на могилу, обнесенную частоколом: простой крест, выцветшая фотография, белая и розовая кашка по склонам холмика и надпись «Ненила Нивина». С фотографии глядела женщина, пожилая, волосы тяжелой короной на голове, лицо широкое и грустное. А в нескольких шагах от ее могилы за кладбищенским забором простиралась настоящая, черная от пахоты, с проклюнувшимися стеблями ржи нива, от которой и шла, может, фамилия этого крестьянского рода. Поле раскинулось не ровно, но холмисто-округло, его верхняя кромка проходила полоской по синему, июньски безоблачному небу. И казалось, что за той кромкой уже нет ничего – ни земли, ни деревьев, ни лесов, а только одна бесконечная неоглядная синь.

Ненила Нивина. Какой была ее жизнь, я не знаю и знаю, потому что, верно, жила она так же, как и сотни других крестьянок в этой глубинной Руси: плясала молодой, растила детей, провожала их и мужа на войну, смахивала над русыми головенками внучат тайные слезы по их отцам, не вернувшимся домой.

Потом я пошел назад, в город, и мое романтически-печальное настроение так бы и развеялось бесследно, но негаданно мне снова пришлось вспомнить о Нениле Нивиной.

...Через день я поехал с товарищем на Нов-озеро к местному учителю Ивану Алексеевичу порыбачить. Деревенька, в которой он жил, была чудесной, на берегу озера, окруженная полями, покатыми холмами, лесом. Когда-то в старину называли ее Кобылино, но в двадцатые решительные годы крестьяне на сходке отменили старое ее имя и нарекли деревню «Карл Либкнехт». Так она и до сих пор значится. Пишут «Карл Либкнехт» то слитно, то через черточку – кто как считает правильней.

Иван Алексеевич погрузил в лодку невод, и, рассекая волну, мы поплыли вдаль. Обогнули остров, суровый и пустынный. Пристали у пологого песчаного острова, густо поросшего ольшаником и осокой. Три раза выводили лодку в озеро, закидывая невод, и три раза вытягивали сеть, разгоряченные азартом ловли. Ивовая корзина переливалась всеми оттенками: хищно разевали рот щуки в темно-зеленых кафтанах; метались окуни, серебристые, с красными, точно окровавленными плавниками; тяжело дышали лещи, почти овальные, неповоротливые и обалделые; ерши, словно дремали, растягивая на спинке костлявую перепонку-плавник.

Мы погрузили корзину в лодку и тронулись к дому. Разложили костер, отобрали рыбы для ухи и устроились возле огня. Невдалеке раздались удары топора. Иван Алексеевич встал:

– Пойду погляжу.

Он возвратился и, не присаживаясь, сказал:

– Парни мостки строят. – И добавил, чуть поколебавшись: – Рыбы-то у нас навалом, есть не переесть, дадим-ка им.

Рослый молодец подбежал к нам и, вежливо поблагодарив, стал отбирать, стесняясь, мелкую и невидную рыбешку.

– Берите покрупнее, – сказал я, протягивая ему лещей и подлещиков. Он взглянул на меня и, еще раз поблагодарив, взял несколько рыбин.

Рядом с ним остановилась, причитаючи, бабка:

– Мосточки наладите – добро людям сделаете. А то весь-берег скот да ходоки растряпали...

Костер горел споро, и уха вышла замечательной. Мы ели не торопясь, смакуя и рассказывая друг другу всяческие истории. Но вот, подводя итог нашей ухе, заверещал «газик», посланный за нами из Белозерска.

Вместе с шофером к нам подошел молодой человек лет тридцати.

– Председатель районного спортивного общества «Урожай», – представился он, – Андрей Нивин.

«Нивин», «Нивин» – и тут я вспомнил Белозерск, кладбище...

— Так это бабка моя, – сказал Андрей.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.