Немеркнущий факел

Его, как добровольца, написавшего десяток заявлений, однажды даже вызвали в военкомат и переодели в военную форму. Но отправка на фронт задержалась только на одну ночь. Вася не спал, мысленно передумывая все варианты своей военной судьбы, и писал друзьям, письма. А на рассвете пришло распоряжение: специалистов - металлургов отправить на строительство новых заводов, и Васе пришлось снять новые, остро пахнущие кожей сапоги, новый, скрипящий ремень и гимнастёрку.

- Нет, видно, не быть тебе на фронте, - сказал товарищ, с которым провёл Вася эту тревожную ночь; Вася тогда даже обиделся на друга, но так и получилось.

За военные годы он побывал на многих невиданных и, если вдуматься, просто сказочных стройках. В таёжной глуши вырастали заводы - гиганты. За полгода появлялись новые дома, зажигались мартены, и пламя их освещало возникшие за войну города и новые посёлки. Вася изъездил вдоль и поперёк старый уральский хребет, и его послужной список мог служить теперь путеводителем по новой промышленности края. Наконец, эти трудные дороги привели его в Москву, в Кремль, где Николай Михайлович Шверник вручил Васе орден.

Вася шёл по ковровой, скрадывающей шаги дорожке, проложенной между рядами кресел, и слышал, как нарастает за его спиной приветственный гул аплодисментов. Его ещё издали притягивали знакомые по портретам внимательные глаза, и Вася шёл к ним, точно летел по воздуху, не чувствуя ног.

- Поздравляю вас и желаю вам успехов в вашей работе, - произнёс Николай Михайлович, и снова гул аплодисментов прервал эти, с отцовской теплотой сказанные слова...

Только опустившись в своё кресло и успокоившись, Вася внимательно рассмотрел красную орденскую коробку, перетянутую узенькой бумажной лентой, на которой было отпечатано его имя... Когда он выходил из здания Верховного Совета в Кремле, шёл снег. Крупные хлопья ложились на зубцы Кремлёвской стены, на меховые воротники солдат, стоящих на карауле. Офицеры отдавали ему честь, поднося ладони к запущенным снегом шапкам...

И всё же Вася часто ловил себя на чувстве зависти к фронтовикам. Ему казалось, что на фронте он совершил бы что - нибудь необыкновенное. Вот и сейчас он смотрел в глубину морских просторов и чувствовал какое - то томительно сладкое стеснение в груди. Море всегда так действовало на него. Оно будило в нём жажду подвига. И, чтобы стряхнуть с себя все эти мысли, Вася встал во весь рост, потянулся и, помахав рукой Варгазину, с разбега бросился в море.

Вылезли из воды они одновременно. Варгазин, тяжело дыша, бросился на песок.

- Замечательное это дело - море, - сказал он, широко разводя руки в сторону, чтобы установить дыхание. - Я летом ночью люблю купаться. Кончишь смену - и прямо от домны, от жары этой, да в воду.

Варгазин лёг на спину, закрыл глаза от удовольствия и, поворачивая к Васе своё мокрое и улыбающееся лицо, сказал:

- А один раз меня сюда министр вызвал, вагон его стоял у домны, - и Варгазин показал рукой на заводскую железнодорожную ветку, проходившую у самого берега моря. - Это было в то время, когда я только вернулся из армии и предложил ввести более интенсивный режим доменной плавки. Министр работал весь день, а ночью вызвал меня в свой вагон, и мы вдвоём проверили все расчёты. Закончив, все вышли из вагона на берег. Ночь была звёздная, а тут ещё от домны свет ложится на воду. Красиво! Министр долго стоял молча, смотрел на завод, на огни города. Потом вдруг спросил:

«А что тебя, Варгазин, больше всего поразило, когда ты от своих танков на завод вернулся?»

«Один лозунг, товарищ министр», - ответил я.

«Какой же?»

«На разрушенной стене завода, где было одно кладбище машин, я прочёл замечательные слова: «Вперёд, к окончательной победе коммунизма!» Кругом развалины, одни руины, и вдруг - такой высокий лозунг. У меня тогда даже дух захватило. Какой, думаю, орлиный взгляд вперёд, какая уверенность вождя в силах народа!»

«Да, - говорит министр, - это хорошо! А не поражает тебя, Варгазин, то, как быстро из руин подымаются эти заводы, как растут новые? Вот ты, например, не успел ещё свою танкистскую куртку снять, а уже начал ломать голову над тем, как увеличить выплавку чугуна. И придумал и взялся за это, засучив рукава. А таких, как ты, сотни, тысячи. А теперь, - говорит, - давай купаться. Заодно, так сказать, и обмоем твою хорошую идею».

Далеко заплыл, фыркает, плескается там в темноте. Кричит что - то. Я даже за него беспокоиться стал. Но ничего: приплыл... Государственный человек - министр, - подумав, добавил Варгазин. - Он за кадры держится, как Антей за землю.

Где - то, совсем рядом, по берегу прогромыхал паровоз. Ветер рванул к морю белый курчавый дымок, и тёплые ещё паровозные вздохи коснулись оголённых рук Варгазина. Это тянулись к домне пустые ковши под металл и вагоны, загруженные ноздреватым, пепельно - серебристым коксом. Кокс был ещё тёплый и чуть дымился. Резкий запах углерода и всегда горячих ковшей бежал за паровозом неторопливо затухающими волнами.

Варгазин пересчитал ковши.

- Ещё недавно, Маслов, мы едва натягивали 900 - 1000 тонн, а теперь 1200 тонн забирают эти ковши от домны. Железнодорожный состав чугуна в сутки. Это звучит! Говорят, человек должен каждый день оглядываться на сделанное и подводить итоги. Есть такие цифры, как стихи. Начну считать, сколько за неделю ушло от нашей домны вагонов, и вижу, как тянутся составы за составами, стучат колёсами сотни вагонов и на каждом крупными буквами написано: «Завод такой - то, завод такой - то». А что это едет? Металл! Железный костяк цивилизации, нашей, советской цивилизации!