Немеркнущие краски старины

Так ли, иначе, но коломенское чудо, воплотившее с поразительной силой идею национальной свободы, опередило события нашей истории, ибо пришлось еще Московской Руси хлебнуть лиха страшного от извечного врага. Да и своя грызла Русь беда...

Всегда выходило так в истории народов, что сплеталось добро со злом и под одним годом означались события полярные. Не миновало такое соседство и русской истории. По преданию, воздвигнут был знаменитый Коломенский храм в честь рождения наследника престола, будущего царя Ивана Грозного. «Не к ночи будь помянут», как сказано Пушкиным, оставил Грозный кровавый след своего царствования и в истории Коломенского...

3 декабря 1565 года увидели москвичи «необычный подъем» царя. Выехал из Иверских ворот Кремля санный поезд, потянулся через посады и слободы на Ордынскую дорогу. За ратниками ехали сани с царем, царицею и царевичами, а еще – вели-

кое множество возков с пожитками царскими, со всем царевым обиходом, с древними реликвиями да и с казной государственной в придачу. По всему не похоже было, что ехал царь, как бывало, на богомолье, хотя и держал поезд путь в Коломенское, Вопль прошел по Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет нами государить!» И невдогад было народу, что горевать-то пристало об ином.

Три недели оставался царь в Коломенском «из-за беспутья», потому что неожиданно пала в ту зиму оттепель, а с нею началась на Руси «стужа лютая» на долгие годы. Три недели царева сидения в Коломенском кануном стали событий, для народа русского страшных, – вынашивал здесь Грозный дикий свой замысел. А как подморозило и стали дороги, кинулся царь из Коломенского на север. минуя Москву, к Александровой слободе... С недоброй той поры настала на Руси опричнина. В рысьих шапках с парчовым верхом, со знаком песьей головы и метлы, пошли душегубствовать по своей земле в великом множестве «царские люди»...

Но давно сказано: одна беда не ходит! Своего лиха расхлебать не успели, ударило новое. Ударило как гром с ясного неба – весной 1571 года.

Хотя и ждали, хотя и знали москвичи, что опасен давний враг, как смертельно раненный зверь, а нагрянул Девлет Гирей неожиданно: по скрытой лесами дороге вышел к Коломенскому. Не успели там ударить в набат; известило Москву о беде зарево подпаленного Коломенского.

С высокой галереи храма щурил хан раскосые глаза на новый, после пожара отстроенный город. Яркие по-весеннему, зеленели среди Москвы рощи.

Поля с луговинами перемежались узкими, деревом мощенными улицами, с деревянными по обе стороны домами, отчего улицы были похожи на желоба без верха. Среди рощ. полей, садов, готовых к цветению, подымались над тесовыми крышами колокольни больших и малых церквей. На Яузе и Неглинной мельницы вертели колеса. По Москве-реке – без свай, на канатах и лодках – лежали на воде плавучие мосты, перекинутые от Заречья к поросшему свежезеленой травой Кремлевскому холму. Золотились между мостами на реке купола соборов, гляделись изукрашенные кровли Грановитой палаты и теремного дворца. Золото Кремля слепило хана. Отсвет пожара не мог погасить блеска чужого города в его глазах.

Из Коломенского ветер доносил до Москвы едкий запах гари и варившейся в больших котлах конины. Слышны были и звуки чужой речи и звона стремян нерасседланных лошадей.

Еще не остыло пожарище в Коломенском, кинулись крымцы к Москве с факелами.

Прогибались, тонули в воде и рвались мосты под тяжестью бежавших к Кремлю людей. Укрыться за кремлевскими стенами поспели не многие.

Ударивший, на беду, ветер разметал пламя. Занялись, вспыхнули разом московские посады. Из горевших домов кидались люди в узкие улицы, сгорали заживо на бегу – как в огненных трубах. Спасения не было и в каменных церквах – от смертного жара плавились, стекали к земле колокола.

В страшном смоляном треске через несколько часов Москва выгорела сплошь, до кремлевских стен. Обугленные, темнели над пожарищем колокольни. Торчали на месте домов печи с черными трубами. Живое все разметало огнем, унесло пеплом. Хоронить было некого.

Как звери, ошалевшие от крови, метались по окраинам ордынцы, грабили церкви. Тысячами задыхались в дыму, сгорали под рухнувшими балками. ...И тогда не выдержал ада сотворивший его – с остатками рати поскакал Девлет Гирей назад, в Коломенское.

Стал на высоком холме, глянул в последний раз на Москву. Страшно светилось пламя пожара в ханском прищуре. Страшен был хан, и страшно было хану. Будто в разбое своем почуял язычник судный себе день. В ту же ночь ускакал из Коломенского в Крым.

Как ни страшен был этот набег, а скоро отстроилась Москва, взошла, как Феникс, из пепла. Последнего на Москве ордынца, хана Казу Гирея. встретили в окрестностях Коломенского через двадцать лет, но встретили так, что, не урвав и малой добычи, растеряв войско, в панике бежал он той же дорогой. В Бахчисарай въехал ночью, в простой крестьянской телеге и «со срамом великим».

Тем и закончился на Московской земле век шестнадцатый, и, казалось, пришла пора ступить истории на иные, покойные пути. Да не суждено ей было безмятежных столетий, и последний век русского средневековья ворвался в нее событиями бурными...

Отжили свой век на русском престоле Рюриковичи, взошла и разом погасла звезда Годунова, сел на Москве Василий Шуйский, боярин породы хоть и давней, да мало кому по сердцу. И немудрено – на виду был «послужной список» Шуйского: исправный в молодые годы опричник Грозного, стал врагом Годунова, потом верным его слугой, предавшим его для Лжедмитрия и, наконец, изменивший последнему для скипетра и державы в нечистых своих руках. Терпела «новоцарствующего» Русь, да, видно, до поры.

Такое начало нового века не сулило Руси покойного его продолжения. Сила копилась, зрела, изнутри, а поздней осенью 1606 года, сметая на пути заслоны царских войск, подошли к Москве и стали в Коломенском отряды крестьянской армии Ивана Исаевича Болотникова.