Надо выезжать - буран! Дороги замело. Сидим мы день, два, пять. Несколько раз пытались машинами пробиться, все впустую. Двести километров лопатами не прокопаешь. А уж завтра двадцать шестое декабря. Довольно мрачный праздник будет в совхозе, даже отметить нечем: водка-то в Кустанае загорает.

Иду я к дорожному начальнику. Улетел в Алма-Ату. Я к заместителю, спрашиваю: «Когда дорогу прочистите?» Он: - «Тросов нет, угольники к тракторам нечем цеплять. Инженер, говорит, за ними в Челябинск убыл, тридцать первого прибудет». Эх, я тут взвился! А он мне: «Без паники, - говорит, - товарищ. Помните, что вы на целине, а не на курорте!» Видите, как рассуждает?

Ушел я от него.

Думаю, что делать? Неужели к Новому году не доберемся? А получается, что так. Пока пройдет грейдер, расчистит, пока колею накатают. Пока доедем...

Двадцать шестого декабря, что-то очень рано было, часов в шесть, проснулся, слышу: работает трактор во дворе. Выбегаю - ребята из совхоза. Говорят, директор прислал трактор и вагончик за продуктами. Ну мы быстро погрузили все. Ребята перекусили, дал я им бутылку с радости. Часиков в девять выехали.

Кончился город, переехали Тобол, исчезли последние домишки Затоболовки. Вагончик настудился, на ходу скрипит. От мороза дерево звонкое стало. Под полозьями снег свистит. Мотор ревет. А за окнами медленно так проплывают летошние былинки. Появится телеграфный столб, потом второй... Трактор наш держится вдоль столбов, там, где дорога под снегом.

Мы ехали целый день и вечер. К ночи добрались до села, остановились у казаха знакомого, попили чаю, согрелись, утром поехали дальше. Опять мороз. Вагончик скрип-скрип, снег под полозьями журчит...

Так мы и ехали. Потом часа в три дня оборвалась тяга вагончика. Ребята говорят: «Нужно тягу сваривать». А до сварки до ближайшей километров сто с гаком. В нашем же совхозе сварка!

Постояли мы, постояли, потом ребята, трактористы мои, говорят: «Ну, как решаем, Василий, поехали с нами? Стоять - чего ждать? Только зря солярку жжем». Я говорю: «Заварите, зайдите к директору, передайте: как только дорогу пробьют, буду в совхозе. Завтра к обеду машины должны пойти». Они говорят: «Ну ладно!». И уехали. Оставили буханку хлеба, сели на трактор, воткнули пятую скорость - и нет их. Если бы в книжке это описать, вот была бы сцена! Все-таки зима, мороз, остается товарищ один. Там, наверное, прощались бы, беспокоились: «Да как ты будешь, да как ты останешься?» А я бы должен был говорить о долге, что не могу бросить продукты, то да се. А тут видите как: постояли и разъехались. У ребят и в мыслях не было, что я могу бросить посреди степи вагончик с продуктами, валенками, водкой и этими проклятыми плащами резиновыми - принудительным ассортиментом.

Ну вот... Трактор уменьшался, уменьшался, потом - раз! - и нет его. Умом-то я понимал, что один остался, но сердцем как-то не чувствовал, что мне предстоит одному провести полдня, ночь и, может быть, еще полдня, что спать ночью не придется: на таком морозе заснешь - не проснешься. Почему-то я не думал про опасность, что замерзну. Вот на фронте раз - я был на флоте - пришлось мне поплавать на бревне в открытом море, одному, без всякой, так сказать, надежды на спасение. Пацан был совсем... Вот тогда я почувствовал, что такое опасность! А тут как-то не верилось. Мирная обстановка, не война.

Вошел я в вагончик. Сел, достал книжку. Сижу читаю. Сквозь щели в стенах солнце светит, на полу у щелей барханчики снега намело. Так я читал до вечера.

К ночи еще похолодало. Хотел я поесть, взялся за буханку, а она замерзла. Начал я ножом полоски состругивать и в рот класть. Куски язык жгут, а когда оттает - тесто и тесто.

Разобрал я внутренние переборки вагончика, разложил костер. Сижу, руки грею, а спина мерзнет. К утру, часам к четырем, перегородки кончились. Ничего, думаю, перележу. Укрылся полушубками, плащами, валенок навалил. Как-то даже уютно стало, а рядом положил буханку, откалываю кусочки, сосу, глотаю. Потом стал замерзать. Будто делают тебе уколы обезболивающие. Покололо пальцы ног - и не чувствуешь, пятки покололо - и нет ступней. Разворошил я свою пещеру, вскочил - на ноги ступить больно, хоть кричи. Размялся кое-как.

Хожу по вагончику, темно еще, снег хрустит. Наверное, весь пол замело. И страшно подумать, чтобы открыть дверь хотя бы по нужде. Кажется, ни за что бы не открыл. Вот и не вижу, что снаружи, а знаю - ночь, звезды, зеленые и холодные. Ну, думаю, черта с два! Не замерзну, не дамся! А в сон клонит. Так я и пробегал по вагончику до рассвета. И хлеб доел как-то так, само собою.

Уже светать стало, задремал. Сел, о чем-то задумался - и конец. Проснулся - аж страшно: нет ног. Стащил валенки, еле растер. Стал бегать. И, верите, опять не боялся ничего, не чуял опасности. Только и ждал: вот послышится звук мотора - бульдозер дорогу прочищает. Трактор в степи-то далеко слышно...

Поднялось солнце. И степь под ветром задымилась. И заколыхалась, заиграла снежная радуга в полгоризонта - обручи в землю врыты. А я все сижу, прислушиваюсь. Как солнце склонилось, я понял: ждать на сегодня нечего. Вот тут-то я и заскучал! Как-то внутренне не был я готов, чтобы еще раз переночевать здесь. Верите, мне даже не хотелось, чтобы солнце уходило, как будто оно живое или мы вроде с ним товарищи. Но ведь ночи-то не миновать. Стал, чтобы время убить, считать шапки, плащи, валенки, ящики, бутылки. Все надеялся - не сойдется с накладной, тогда, думаю, еще раз пересчитаю. Так и время пройдет. Но, как назло, все сходилось. Оно, когда не нужно, всегда все получается.

Под вечер стала меня бить мертвая дрожь. Со спины волной да по всему телу. Трясет так, что с ног валит и усидеть не могу. Эх, думаю, сейчас бы водочки, погреться! Подошел к начатому ящику, отодрал планку, руки трясутся. Взял бутылку, и словно по голове кто ударил, даже дрожь пропала: замерзла водка.

... Василий встал, пошел, огибая спящих. Тень его, словно скорчившаяся обезьяна, металась, прыгала на стены. В передней звякнула кружка о ведро, послышались глотки. То приближаясь, то отдаляясь, где-то рокотал трактор. Близко зачавкала грязь, кто-то подошел к гостинице и через окно поглядел внутрь комнаты - еле белело лицо за стеклом.

Василий быстро вернулся на свое место за столом и приблизил ко мне плоское, узкоглазое лицо. Освещенное сбоку лампой, оно мне показалось морщинистым, внезапно постаревшим. Как будто он только что с дороги и не спал много суток.

- Так вот. Наступила вторая ночь. - Василий помолчал, подыскивая слова. - Запиши: наступил черный ужас.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.