Накануне войны

- Твоей милости боярин Чемоданов. Прибыл в Тулу с дьяками для переписи... (Никита замялся, всматриваясь, лица Петра не разобрать: он весь повернулся от окна). От тебя чего скрывать - такие дела были в Туле! Кто мог заплатить, все откупились... Заслал он и ко мне на завод подьячего... Будь я в Туле тогда, отступного пятьсот рублев не пожалел бы за таких мастеров... Сделай милость, уж как - нибудь... Вое ведь оружейники, мастера не хуже аглицких... Петр - сквозь зубы:

- Подай челобитную...

- Слушаю..... Нет, Петр Алексеевич, люди найдутся, конечно...

- Ладно... Говори дело...

Никита осторожно подошел. Дело было великое. Этой зимой он ездил на Урал, взял С собой сына Акинфия и трех знающих мужичков - раскольников из Даниловой пустыни, промышлявших по рудному делу. Облазили уральские хребты от Невьянска до Чусовских городков. Нашли железные горы, нашли медь, серебряную руду, горный лен. Богатства лежали втуне. Кругом пустыня. Единственный чугунолитейный завод на реке Нейве, построенный два года назад по указу Петра, выплавлял едва - едва полсотни пудов, и ту малость трудно было вывозить по бездорожью. Управитель, боярский сын Дашков, спился со скуки, невьянский воевода Протасов спился тоже. Рабочие, кто поздоровее, были в бегах, оставались маломощные. Рудники позавалились. Кругом стояли вековые леса, в прудах и речках черпай ковшом, промывай золото хоть на бараньей шубе. Здесь было не то, что на тульском заводе Никиты Демидова, где и руда тощая, и леса мало (с прошлого года запрещено рубить на уголь дубы, ясень, клен), и каждый крючок - подьячий виснет на вороту. Здесь был могучий простор. Но подступиться не к чему, трудно: нужны большие деньги. Урал безлюден.

- Петр Алексеевич, ничего ведь у нас не выйдет. Говорил я со Свешниковым, с Травкиным, еще кое с кем... И они жмутся идти в такое глухое дело интересанами...

Петр вдруг топнул башмаком:

- Что тебе нужно? Денег? Людей? Сядь... (Никита живо присел на край стула, впился в Петра запавшими глазами). Мне нужно нынче летом сто тысяч пудов чугунных ядер, пятьдесят тысяч пудов железа. Мне ждать некогда, покуда - тары да бары - будете думать... Бери Невьянский завод, бери весь Урал... Велю!... (Никита выставил вперед цыганскую бороду, Петр придвинулся к нему). Денег у меня нет, но на это денег дам... К заводу припишу волости. Велю тебе покупать людей из боярских вотчин... Но, смотри... (поднял длинный палец, два раза погрозил им). Шведам плачу за железо по рублю пуд, будешь ставить мне по три гривенника...

- Несходно, - торопливо проговорил Никита. - Не выйдет. Полтинничек.

И он смотрел, лупя синеватые белки, и Петр с минуту бешено смотрел на него. Сказал:

- Ладно. Это потом. И еще. Я тебя, вора, вижу... Вернешь мне все чугуном и железом через три года... Ей - ей, ты смел... Запомни, ей - ей, изломаю на колесе...

Никита тихо поперхал, проговорил одним горловым свистом: - Эти денежки я тебе раньше верну, ей - ей...

Случился же такой вечер, некуда себя деть... Петр хотел сказать, чтобы зажгли свечу, покосился на непрочитанные бумаги, лаг на подокон - ник, высунулся в окно.

Уже ночь, а будто стало еще теплее. Капало с листьев. Туманчик вился над травой. Петр забирал ноздрями густой воздух, пахло набухшими соснами. Капля упала на затылок, по телу пробежала дрожь. Медленно ладонью растер каплю.

В весенней тишине все спало настороженно. Нигде ни огонька, только издалече, из солдатской слободки, протяжный крик часового: «Послу - у - у - у -шивай». В теле истома, будто все связано. Слышно, как шибко стучит сердце, прижатое к подоконнику. Только и оставалось ждать, стиснув зубы.

Ждать, ждать... Как бабе какой - нибудь в ночной тишине, поднимая голову от горячей подушки, слушать чудящийся топот... Весь день валилось дело из рук. Просили ужинать к Меньшикову - не поехал... Гам, чай, пируют! Никогда еще не было так трудно. Вся сила в том сейчас, чтобы ждать, уметь ждать... Король Август влез в войну сгоряча, не дождавшись, коготки и завязли под Ригой. И Христиан датский не дождался, сам виноват.

- Сам виноват, сам виноват, - бурчал Петр, таращась на темные кусты сирени, отяжелевшей после дождя. Там кто - то возился - денщик, должно быть, с девчонкой... Сегодня приехал Карлович из Польши с тревожными вестями: шведский львенок неожиданно показал зубы. С огромным флотом появился перед фортами Копенгагена, потребовал сдачи города. Устрашенный Христиан, не доведя до боя, начал переговоры. Карл тем временем высадил пятнадцать тысяч пехоты в тылу у датской армии, осаждавшей голштинскую крепость. Шведы ворвались в Данию стремительно как буря. Ни свои, ни чужие не могли и помыслить, чтобы сей шалун, изнеженный юноша, в короткое время проявил разум и отвагу истинного полководца.

Карлович еще передал просьбу Августа прислать денег: Польшу - де можно поднять на войну, если передать примасу и коронному гетману тысяч двадцать червонцев для раздачи панам. Карлович со слезами молил Петра: не дожидаться мира с турками, - выступить...

От этих рассказов вся кожа начинала чесаться. Но - нельзя! Нельзя влезать в войну, покуда крымский хан висит на хвосте. Ждать, ждать своего часа... Давеча приходил Иван Бровкин, рассказывал: в Бурмистерской палате был великий шум: Свешников и Шорин тайно начали скупать зерно, гонят его водой и сухим путем в Новгород и Псков. Пшеница сразу вскочила на три копейки. Ревякин им кричал, что - де безумствуете: Ингрия еще не наша и когда будет наша? Напрасно зерно сгноите в Новгороде и Пскове... И они отвечали ему: «Осенью будет Ингрия, по первопутку повезем хлеб в Нарву...»

Мокрые кусты вдруг закачались, осыпались дождем. Мотнулись две тени... «Ой, нет, миленький, не надо, не надо...» Тень пониже пятилась, побежала легко, босая... Другая, длинная... (Мишка денщик)... зашлепала вслед ботфортами. Под липой встали рядом - и опять: «Ой, нет, миленький...»