Иногда вся лодка сотрясалась от могучего удара, и порой сквозь рев воды доносился треск: это ломалась стойка поручней или лист палубного настила. Но волна уходила, и успокоительный рокот дизелей докладывал, что все идет нормально.

Время мерялось для него теперь не минутами и часами, а плотностью электролита в аккумуляторах. Он спрашивал в переговорную трубу, как идет зарядка и много ли набралось и лодку воды.

Теперь он все больше чувствовал холод. Особенно мерзли ноги: валенки, носки и сами ноги были совершенно мокры. Он пробовал подтанцовывать. Валенки хлюпали по воде, плещущейся по мостику, тело слегка согрелось, но ногам ничуть не становилось легче. Он опять спросил через переговорную трубу, как идет зарядка. Внизу к трубе подошел комиссар. Выяснилось, что придется стоять наверху еще столько же. Комиссар предложил сменить его или прислать штурмана. Командир ответил, что волна очень подлая и уходить он никак не хочет. Тогда комиссар спросил про холод. Он ответил кратко и непередаваемо. Комиссар замолчал, видимо, думая, потом спросил, как уши. Командир поднял руки к шапке и, с удивлением заметив, что шапка и воротник смерзлись в ледяной колпак, ответил, что все нормально, но здорово мерзнут ноги. Но тут как раз навалилась откуда - то сбоку такая волна, что командир крикнул вниз: «Право на борт!», - заткнул свистком переговорную трубу, чтобы комиссару в ухо не полилась вода, и прихлопнул валенком люк.

Когда волна прошла, командир заметил, что она значительно изменила направление. Он сверился по компасу. Волна заходила к востоку. Он упрямо повернул лодку туда, куда стремился, - на север. НО волна стала бить в борт и так валять лодку, что он сдался и повернул опять вразрез волне. Это испортило настроение, и ноги стали жестоко мерзнуть. Шторм уводил от цели похода, переупрямить его можно было только в спокойной глубине, а для этого не хватало еще электроэнергии. Он свистнул в трубу, чтобы пожаловаться на это, но ему ответил штурман и сообщил, что комиссар занят: режет на куски свое одеяло. Командир справился, здоров ли он, и штурман ответил, что вполне и даже весел. Командир собрался выругаться, но к трубе уже подошел комиссар и попросил на минутку всунуть в люк любую ногу.

Из люка пахло горелым маслом дизелей. Командир почувствовал, как с ноги снимают валенок и носок, как чьи - то сильные руки растирают застывшие пальцы чем - то обжигающим. Потом ногу закутали в сухое и шершавое, натянули на нее чей - то тесный валенок и попросили другую.

В сухих валенках шторм показался не таким страшным. Ворочаясь всем телом, командир выглядывал из ледяного колпака шапки, всматриваясь в волны. Они все больше заходили к востоку, вынуждая лодку менять свой упрямый курс. Лодка же странно преобразилась. Орудие под рубкой еще сохраняло свою форму, но увеличилось, как будто на него сверх парусинового натянули еще какой - то плотный и блестящий чехол. Сломанные стойки поручней, причудливо изогнутые волной, уже нарастили широкие ледяные грибы. С рубки свешивались огромные сосульки, а перископ стал вдвое толще. Даже флаг перестал развеваться над головой командира: он стоял на негнущихся, замороженных фалах, как лист погнутой жести, но под мутной глазурью льда все еще мерцала в углу красная звезда.

Все это надо было понимать так, что вода, не давая лодке окончить зарядку, опять загоняла ее на глубину. Только там, где было на сорок градусов теплее, лед мог постепенно растаять и облегчить лодку от этого опасного груза. Но для этого нужно было прекратить зарядку, необходимую для атаки, а на это командир пойти никак не мог.

Он продолжал вести лодку вразрез волне, прислушиваясь, как подымается ее отягченный льдом нос, и с горечью наблюдая, как уводит его от цели вынужденный курс. Если бы не это, все было бы нормально, ибо важная проблема была решена: через каждые десять - пятнадцать минут переговорная труба тоненько свистела и веселый голос снизу кричал: «Товарищ старший лейтенант, поджарили!», - и потом застывшие ноги приятно охватывались теплом... Это было горячее комиссарское одеяло, вернее, куски его. Их сушили над электрической печкой, балансируя с ней на стремительной качке, чтобы не наделать пожара. С валенками так же возились двое других краснофлотцев: один, цепко расставив ноги, держал на руках электрическую печку, другой - валенки над ней, и распаренный запах их был единственным теплом в сыром, холодном воздухе лодки: она и внутри была вся в воде, потому что через люк, открытый для работы дизелей, волна то и дело вкатывала в центральный пост холодные свои струи, как ни старался наверху командир вовремя прихлопнуть люк. Ноги у всех в лодке закоченели, но самыми важными и нужными сейчас были командирские ноги, и для них работали обе печки. Валенки все же не успевали просыхать, и их надевали на просунутые в люк ноги влажным горячим компрессом, который остывал как раз к тому времени, когда начинала дымиться над печкой вторая пара, и тогда веселый голос опять кричал наверх: «Товарищ старший лейтенант, горяченьких с пылу, с жару!»

Но на каком - то часу командир в ответ на это попросил выслать спирту и побольше. Штурман послал ему большую рюмку, ко командир потребовал целый стакан. Штурман ответил: «Есть!», - но изумился.

Когда же аккумуляторы вдоволь напились живительной электрической силы и можно было опять уходить от шторма в спокойные глубины, пришла очередь изумиться и комиссару. Командир ответил, что погружаться он не будет и что сейчас ворочает прямо на север, в проход. Комиссар спросил, здоров ли он, и тот ответил, что 'вполне и даже весел, что тут совершенно тепло и выдумка с печками замечательная, только жалко одеяла, и что он просит прислать еще стакан спирту. Комиссар сердито сказал, что довольно и что сейчас он выйдет наверх сам. Потом заткнул свистком трубу и, натыкаясь на качающиеся борта, пошел к трапу, хотя переговорная труба отчаянно свистела ему велел.

На трапе его встретил холодный душ, и потом долго пришлось дожидаться, пока командир откроет люк: волна только что перевалила через мостик. Потом он вышел и увидел море, шторм и командира. Красное его лицо, улыбаясь, выглядывало из ледяного колпака шапки, он показывал на волны и на компас.

Где - то в глубине материка переместился центр низкого давления, и холодные массы арктического воздуха, летевшие над Балтикой, переменили направление, увлекая за собой волны. Теперь получалось так, что если лодка повернет на север, они будут бить ей справа в корму, раскачивая самой спокойной и безопасной в шторм качкой, а ветер прибавит к ее ходу верных два - три узла. Погружаться не имело смысла: дойти до цели вернее и скорее было в надводном положении. Все было понятно, кроме одного, и комиссар хотел спросить про это, но, увидав перископ, смолчал: драгоценный стеклянный его глаз был освобожден ото льда, готовый к мгновенному погружению, и от него тянуло тонким запахом спирта, потому что лодка уже повернула на север, и ветер дул с кормы, прибавляя ей ход.

- Так. Значит, тут у тебя все нормально, - сказал комиссар, берясь за крышку люка. - Мы сейчас тебе кофейку горячего расстараемся.

«Малютка» шла вперед, тяжело раскачиваясь обледеневшим корпусом, и орудие перед рубкой, превратившееся в небольшого слона, уткнувшегося хоботом в палубу, ныряло в волну и вздымалось из нее. Лодка была похожа на айсберг, но она шла на север, она шла на север!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.