Где - то в центре материка уменьшилось атмосферное давление, и с холодных просторов Арктики туда потекли огромные массы воздуха, настуженного вечным льдом. Отбрасываемые вращением земли, они, плавно меняя направление, передвигались с севера по широкой дуге, все ускоряя движение.

И это называлось ветром.

В плоской равнине тундр он вздымал в небо снежную пыль, крутя ее и сливая в белесую пелену, погасившую вечные звезды полярной ночи. Южнее, в лесах, он выл в голых сучьях и свистел в ветвях, сгибая тонкие молодые сосны и обламывая могучим елям их зеленые многопалые лапы. Он вырывал с корнем те деревья, которые, утратив уже и гибкость молодости и стойкую силу зрелости, самонадеянно подставляли его ярости широкую свою грудь. Вывороченные из земли их корни вздымали к небу бесполезную жалобу узловатых, одряхлевших рук, и новые массы холодного воздуха пролетали над ними, вырываясь в узкий простор замерзших озер, похожих более на реки, нарезанные кусками, - длинных финских озер, стиснутых скалами. По этим ледяным коридорам, изрезавшим лесные массивы с севера на юг, Арктика мчала стылый свой воздух к морю.

Здесь, в путаном кружеве прибрежных шхер, ветер собирал в одно невидимое грозное целое его разрозненные отряды. Ровной стеной быстро несущегося холодного воздуха Арктика проносилась над Балтийским морем, и серая недвижная его вода, готовая вот - вот загустеть и обратиться в зеленоватые льдины, заколебалась. Вначале вздохи воды были плавны и спокойны. Но едва образовался первый ровный холм первой волны, воздух, мчавшийся над нею, тотчас изуродовал ее безупречную форму. Он сдвинул вершину волны вперед, он удлинил ее подошву и образовал гребень. И когда новая волна подняла свой выгнутый горб, она стала выше, круче и злее. Так начался шторм.

Это был жестокий январский шторм - дикое бешенство воды, насильственно вырванной из сладкого предсонья зимы.

Густая и тяжелая, налитая недвижным холодом замерзания, вода, приведенная ветром в движение, была страшна. Она перестала походить «а самое себя. Живая и текучая летом, она шевелила теперь тяжелые валы, больше похожие на ртуть, - тусклые, плотные, нерасцепимые. Обрушивая гребень, она не шипела белой пеной захваченного воздуха: гребень волны падал целикам, как лист какого - то странного, вялого металла, гнущегося от собственной тяжести, и удары этой тяжелой, вязкой массы несли в себе огромную силу разрушения.

Но разрушать было нечего. Шторм продолжался не первые сутки, и еще тогда, когда он был в возрасте девяти баллов, корабли уже не рисковали выходить из портов, а те, кого он застал в море, успели уйти под прикрытие берега. И когда утром того дня, в который шторм достиг предельной силы, далеко от земли внезапно всплыла подводная лодка, она была единственным кораблем на воем пространстве Балтийского моря, от льдов Батники до южных берегов.

Это была маленькая подводная лодка из тех, которым краснофлотцы дали нежное и ласковое имя «малютка». Среди водяных гор она была бесконечно мала, так мала, что в момент всплытия целиком пряталась в гребне волны. Гребень упал - и она вылупилась из волны, как цыпленок из яйца. В следующий же момент, потеряв под левым бортом опору обрушившегося гребня, она легла на борт в смертельном крене, скользнула в провал между валами, залилась новой волной и исчезла. Эта волна, ударившая ей в борт и увеличившая крен, вероятно, ее перевернула, потому что долгое время лодки не было видно.

Но потом в тусклой ртути воды опять блеснул крепкий, упрямый металл рубки. Теперь он распорол волну от гребня к подошве, и яростная мощь воды встретила не борт, а узкие, обтекаемые образования носа. Волна смогла теперь лишь задержать ход лодки и облить ее холодной плотной водой, накрыв и палубу и рубку. Но едва последние ее струи, журча, скатились с мостика, как откинулась крышка люка и из него вышел (вернее, выполз) человек. Он поспешно закрыл за собой люк, выпрямился и остался один на один с взбесившимся Балтийским морем.

Прежде всего он осмотрел горизонт. Горизонта, собственно, не было: была изрытая холмами, зубчатая линия волн, исключающая возможность появления какого - либо корабля. Потом он снял пробку переговорной трубы и сказал несколько слов внутрь лодки. Лодка ответила легким поворотом вразрез новой волне, и та прокатилась вдоль палубы, ударив в носовое орудие и захлестнув только несколько студеных струй на крышу рубки и на человека. Он поежился, опустил на затылок верх кожаной, подбитой мехом ушанки, открыл входной люк и снова нагнулся к переговорной трубе. И тогда из отводной трубы сзади рубки с легкими рокочущими взрывами потянул синий дымок, мгновенно срываемый ветром. Это означало, что там, внутри лодки, заработали дизеля, сменив усталые электромоторы в трудной работе вращения гребных винтов. Это означало также, что в голодные аккумуляторы, отдавшие всю свою силу за долгое подводное плавание, побежал спасительный ток, накапливая в них с каждой минутой электроэнергию - боевую мощь подводной лодки, без которой она превращается в неудобный и бесполезный надводный корабль. Это означало победу.

И, может быть, поэтому человек на мостике подошел к крошечной мачте и поднял на ней флаг. Он был маленький, мокрый, и красная звезда на нем почти потеряла цвет, так же как серп и молот. Но это был боевой флаг страны, пославшей лодку в трудный и опасный поход, и это был единственный флаг на всем пространстве Балтийского моря, развеваемый жестоким январским штормом, загнавшим большие корабли в гавани. Флага не мог видеть никто, кроме самого командира. Но, вероятно, именно ему было важнее всего видеть над собой этот флаг в те долгие часы, которые он собирался провести здесь один, оберегая лодку от стихии и возможного врага.

Он прижался к обвесу рубки, стараясь найти место посуше и поудобнее около самого входного люка, готовый захлопнуть его, в случае если волна накатит на рубку, или исчезнуть в нем со всей быстротой, какую позволит ему теплая одежда, в случае если в пустынном море появится неожиданно корабль.

Сперва ему было жарко. Но не от того, что, надев на себя все возможное для встречи с сорокаградусным морозом, он был вынужден некоторое время оставаться внутри лодки после первого неудачного всплытия: в лодке было больше чем прохладно. Долгое время она шла под водой, укрываясь от шторма в спокойной глубине недвижных пластов воды, недоступных самому дикому ветру, и тонкие ее борта впитали и себя весь стойкий холод глубин, передавая его людям. Лодка шла на север, навстречу шторму. Именно такой шторм был лучшим союзником: в далеком проходе, куда натравлялась лодка, он, наверняка, загнал уже в гавань все противолодочные катары и миноносцы. Кроме того появление лодки, пересекшей море в такой шторм, наверняка, было бы неожиданным и невероятным для врата, спрятавшегося в своем логовище... Значит, нужно было торопиться к этому проходу, пока в море бушует шторм.

И лодка шла на север, упорно на север, глубоко под гигантскими валами союзника - шторма, пока ей хватило энергии аккумуляторов. Потом ей понадобилось всплыть - и союзник обернулся врагом.

Всплывать в такой шторм - это все равно, что с завязанными глазами пытаться вскочить на бешеную лошадь: в последний момент всплытия лодка теряет устойчивость, и любая волка может ее прикончить. Всплывая в шторм, надо угадать так, чтобы всплыть вразрез волне, что под водой угадать трудно.

Так и случилось при первой попытке всплыть. Уже цепко ухватившись за скобку люка, чтобы открыть его, как только в иллюминаторе рубки забрезжит дневной свет, и как можно скорее выскочить наверх и развернуть лодку против волны, командир всей тяжестью тела внезапно лег на отвесные ступеньки трапа. И всем своим телом почувствовав, что крен смертелен, он весь покрылся горячим потом. Вися на повалившемся вместе с лодкой трапе, командир увидел между ступней огромных своих валенок странно изменившееся лицо трюмного и крикнул ему необходимые слова команды. Возможно, что тот не успел еще осознать сказанного, но руки его сами собой уже потянулись к рычагам нужных кингстонов и клапанов, в резкий удар воды, принятой в цистерны правого борта, выпрямил лодку. Командир упал в лодку неуклюжим шаром из кожи, меха и шерсти, успев крикнуть: «Право на борт!» И пока лодка уходила в глубину, оправляясь от страшного удара волны, в ней стояла полная значительности тишина. Потом трюмный вытер обратной стороной ладони пот, лившийся по лбу, и только тогда командир понял, что ему самому невероятно жарко. Но скинуть лишнюю одежду не имело смысла: надо было развернуть ложу против волны, направление которой узнали ценой этих секунд, и всплывать опять.

Поэтому командир, выйдя наверх, не чувствовал ни леденящего ветра, ни холодных струй. Он осторожно изменял курс, стремясь на север, насколько это позволяло направление волны, пока, наконец, одна из них не прокатилась по всей лодке, накрыв рубку. Он прихлопнул ногой люк, ухватился за поручни и, переждав холодный душ брызг, снова открыл люк: дизелям, работавшим внутри, надо было дышать.

Вода, наконец, нашла способ замерзнуть. Ударяя и лодку, она накатывала на ее поручни, на орудие, на рубку, на перископ и на человека тонкие свои слои, вязкие от потребности застыть, и блестящие струи медленно и лениво окапывались по металлу лодки и по назатыльнику шапки, густея на блестящей его коже, как застывающий клей. Слишком холоден был воздух, чтобы воде быть текучей и быстрой, и она покрывала металл и человека в его кожаной одежде тонким, незаметным пока слоем льда.

Командир заметил это нескоро. Все его внимание было устремлено на встающие по носу валы. Надо было вести лодку так, чтобы отыскать среди этих водяных гор курс, возможно близкий к северному. Но волны, сталкиваясь между собой, нарушали правильный ритм и направление, и порой одна из них (которую почему - то зовут «девятым валом») нависала сбоку над лодкой своим странно гнущимся гребнем. Тогда командир спасал лодку и самого себя: лодку, - уменьшая ход и ворочая вразрез волне, себя, - ныряя под навес рубки. Одновременно он наступал валенком на крышку люка и прихлопывал ее, чтобы внутрь лодки не вкатывалась зря вода. Волна обрушивала свой гребень на лодку, перекатываясь через крышу рубки, - и секунду - две он находился в водяном гроте. Потом вода уходила к корме, с крыши рубки ему на спину проливался ледяной душ, он снимал ногу с люка, и крышка его опять откидывалась пружинами, давая воздуху дорогу к дизелям.

Это было монотонным занятием, совсем не похожим на острую напряженность боевой атаки. Но это и было атакой - началом ее: проскользнуть через проход было выгоднее всего именно в такой шторм, и придти туда надо было во всей мощи, с полным зарядом электроэнергии. И он упрямо изменял курс на север, ловя направление новой волны.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.