Город - это зеленый запущенный сад (в средней Азии знают цену растению, поэтому всюду, где есть вода - зелень) и в этой заросли теряются корявые улицы и еще более корявые земляные и редко кирпичные тротуары. По обе стороны улиц, журча и фыркая, катятся арыки 1) светлой, как слеза, горной воды омывая корни карагача, тополя березы... И так как до железной дороги 240 верст то по улицам по-прежнему танцующим шагом проходят степные караваны верблюдов, вьюченых солью, шерстью, рыбой с Балхаша, кожами.

Тут нет фабрик. Тут нет ничего городского. На базаре кричат и плюются разгружаемые и нагружаемые верблюды; зазывают бойко торгующие китайские харчевни да узкоглазый дунганин 2) возит на ручной тележке двухаршинную свою холодную лапшу, которую тут же на улице, присев на корточки, едят палочками, и гортанным оглушительным воплем возвещает на полгорода:

- О - э... Шлянфуэ - э...

* * *

ТЕПЕРЬ КАЗАКСКИЙ НАРОД, занимающий около 3 миллионов кв. километров земли, впервые с тех пор как существует и живет в своем и независимом государстве, получил право пользоваться этой землей.

И теперь земля ломает вековой его кочевнический путь, и в муках рождается новая жизнь.

Глядя на эти муки, обиженный русский кулак злорадствует: он определенно пессимистически смотрит на это перерождение - не быть «ордюку» хозяином»...

Семиреченский кулак, - не какой - нибудь, не то, что, скажем, российский обыкновенный кулак, исподволь выжимающий соки из своего одно - сельчанина - бедняка, бывшего, может быть, когда - то другом детства. Нет... Этот имел дело не с себе подобными, его жертвой был - «собака»... Этот презирал и ненавидел «ордюка» лютой ненавистью. Этот грабил вшивого и голодного «нехристя», подавляя гадливость и отвращение и боясь набраться вшей. Этот считал за непростительный грех перед богом дать «немаканскому» напиться из своей посуды... И этот еще бил... бил жестоко и именно как собаку, пинком, чтобы не запачкать рук, бил, как «врага христа», уверенный в высшей добродетельности своих действий...

- Житья нету... - плачется теперь кулачок, - землю отобрали, ордюкам отдали...

- Ну, а они как... довольны? Пашут?

- Х - хе!... Сказал тоже... Будут они пахать, как же! Да что вы, не знаете их, что ли: им бы на джейляве лежать, да в небо плевать. Все бросили и укочевали, а земля пустует... Вот вам политика ваша...

«Ну, думаю, пой ласточка, пой...»

- Надо будет съездить на джейляв... хорошо там...

- Было хорошо... А теперь суньтесь... Бывало, приедешь, в старое - то время, сейчас тебе барана режут, кумыс там, всякая всячина... а теперь - куда там, хозяева... как же.

* * *

ПОДНИМАЕМСЯ... Полоса лиственных лесов и ельников осталась далеко внизу, здесь полоса так называемой альпийской растительности - травяной ковер, который трудно разодрать, чтобы увидеть землю, а выше на утесах залегли вечные снега.

Покатая ровная и зеленая долина усыпана рыжими юртами. Это и есть джейляв, т. - е. летовка кочевников. И по долине и по склонам пестреют табуны баранов, коров, лошадей. У юрт привязаны оседланные кони, и от юрт стелются по траве голубые и пахнущие кизяком хвосты дыма. Синее небо, зеленая земля, бурые во мхах утесы и влажные, тучные облака табунами пасутся на вершинах.

Тот же, будто, покой и те же, кажется, песни, сумерки и костры.

Правда ли, что тут ничего не изменилось за эти несколько коротких лет? Москва? Разве нетрудно поверить, что ее не существует, даже человеку, месяц назад выехавшему оттуда?

Здесь дремлют века суровые и неподвижные, как эти сине - лиловые вершины, закованные в ледяную броню.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.