На Амуре

Снова сигнал. - Отбой боевой тревоги - пушки разворачиваются на места, чистятся, убираются принадлежности, скатывается палуба и, наконец, желанный сигнал; та-та-ти-та-та-та-та! - команда с бачками бежит за ужином, и тут же на палубе живописными группами расположились краснофлотцы, поглощая горячее варево.

Быстро, по южному, темнеет, прошел короткий вечер, все улеглись после трудового дня, только фигура вахтенного маячит на палубе, вглядывается в черноту ночи.

Стукнули где-то во тьме уключины, зашумели весла по воде, вахтенный окрикнет: «Кто гребет?» - В ответ: «Мимо», - и снова на палубе - уснувшей и еще более грозной ночью - черепахи-канонерки ходит вахтенный, время от времени врезая в тишину сверкающей звездами ночи удары колокола - бьет склянки...5.

* * *

На Флагманском корабле поднимается на мачте один за одним ряд сигналов, репетуются такими же гирляндами флажков на других судах, и в бинокли видно, как одна за другой опускаются на воду шлюпки, выстраиваются на одной линии против флагмана.

Сигнал, - ставится рангоут, подымаются паруса, сначала они обвисают бессильными белыми тряпками, потом набирают ветра, крепнут и вот уже белыми чайками с защитными брюшками летят вперед.

Команда со всех судов не сводит глаз со шлюпок; у каждого корабля уверенность, что именно его шлюпка придет первой.

Кренясь на один борт, шлюпки огибают корму одного из кораблей, на некоторое время скрываются за ним и снова появляются одна за другой.

Победитель уже выясняется, несколько минут - и оркестр встречает звуками туша победившую шлюпку.

Моряк на корабле - дома, и ничто так не развивает ловкости, сноровки, смелости и любви к морю, как парусный спорт.

Снова на флагмане подымается гирлянда флажков, шлюпки расходятся по своим кораблям; парусное ученье окончено.

Летний воскресный вечер, свободная команда свезена на берег, в селенье, раскинувшееся под сопкой. Электрики налаживают проводку, ставят на распорках экран, будет кино.

Все население деревни поголовно от дряхлых стариков и старух до грудных младенцев на руках у матерей расположилось по близости - для большинства из них не видевших никогда даже железнодорожного полотна - живые люди, которые ходят, прыгают и разговаривают немыми губами на полотне экрана, - почти колдовство. Немного поодаль сидит группа рыболовов и охотников-гольдов.

В 10.000 верстах от Москвы, зрители далекой деревушки, с которой сообщение возможно только летом и только по реке, - смотрят на экран сотнями живых, немигающих от напряжения глаз. Перед ними и сам Всесоюзный староста, и бородатый олочанин, делегат съезда от Карельской области, и поблескивающий стеклами круглых очков Сен-Катаяма, тысячи московских рабочих, демонстрирующие с молчаливо развевающимися по воздуху знаменами.

Кончилось кино, доиграл флотский оркестр, но долго еще не расходятся с берега зрители. Оживленно заговорили гольды на своем гортанном языке, вероятно о больших шаманах русских и самом большом шамане, у которого немного раскосые глаза, большой умный лоб и скромная могила под высокой зубчатой стеной в той большой деревне, где бегают телеги без лошадей, летают по воздуху страшные птицы, и которая от них в 10.000 верстах.

Пошла по Амуру кета, - ценная красная рыба, улов которой кормит не только местных жителей, но и приезжающих на заработки из-за Урала. Кету мы экспортируем на заграничные рынки.

Пошла кета, и все взрослое население двинулось на реку, одна за одной плывут к своим рыбалкам лодки гольдов, для которых хороший улов обеспечит существование до весны не только их самих, но и их собак. Сам гольд сидит на руле, гребут женщины и ребятишки, доверить управление лодкой женщине, так же, как и беломорский помор, гольд не может; тут же в лодке свалены в кучу циновки, сети, сидят работники и на самом носу лодки около деревянного идола несколько собак, которые являются для гольда членами семьи и первыми помощниками в его кочевой охотничьей жизни.

Заходим в одно из гольдских стойбищ - все избушки пустые, хозяев нет, остались только дряхлые старики - все остальные население на рыбалках.

В избушках маленькие окна, каны, циновки, давленые клопы на стенах и миллиарды тараканов.

В одной избушке на раскрытом окне стоит серебряная чарка с резными драконами китайской работы; спрашиваем гольда-старика, а не боятся ли они, что кто-нибудь ее украдет? - «Гольда воров нету» - отвечает гольд и, действительно, у них еще до сих пор сохранились остатки первобытного коммунизма, и воровство отсутствует совершенно. Около другой избушки, под навесом, на куче мусора лежат деревянные чурки - гольдские боги - старик гольд объясняет: