Итогом многих раздумий и воспоминаний явилась «Дума про Опанаса» - 1926 год. Безудержный Багрицкий на этот раз создает светлую и грустную песнь, которая вместе с тем и былина, и эпос, и сказание, и вещая струна лирики. Бесспорно, это - лучшее произведение Багрицкого (незадолго до смерти, в 1933 году, поэт возвращается к любимому детищу и пишет либретто оперы «Дума про Опанаса»). Думами назывались украинские народные песни. Шевченковская мелодия окрашивает «Думу» Багрицкого. Поэт думу думает, дерзкая метафоричность отступает назад: песней - внутренне тревожной, но ясной, гармоничной - льется повествование о беде Опанаса, о вине Опанаса.

А в чем же вина Опанаса? Ведь он хотел всего лишь воли да работы. Он бежал из продотряда от «Когана-жида», от большевиков в сытое поместье колониста Штоля. Заурядный поэт легко создал бы из этого разоблачительный фельетон, наказав порок и возвеличив добродетель. Но Багрицкий подымается на уровень народного эпоса, в котором герои предстают олицетворением трагических сил Истории. «Не хочу махать винтовкой, хочу на работу!» - говорит Опанас атаману Махно, у которого «по самы плечи волосня густая», и просит атамана показать дорогу к хозяйству Штоля. Мельком сказанная реплика Махно бросает трагический отсвет на события: «-Штоль? Который, человече? Рыжий да щербатый? Он застрелен недалече, за углом от хаты...» Поэт рисует Махно в былинных традициях: «Дайте шубу Опанасу сукна городского! Поднесите Опанасу вина молодого!... Дайте шапку, наградите бомбой и обрезом!» Зловеща эта щедрость, и вновь, как в былине, звучит рефрен: «У Махны по самы плечи волосня густая...»

И Опанас, не по своей, кажется, воле, становится предателем, катом, убийцей. Но все началось с биологической жажды сытости, спокойного, безбедного, растительного бытия.

Песенно звенит в поэме постоянный мотив: «Украина! Мать родная! Жито молодое!... Украина, мать родная, песня - Украина!... Опанасе, наша доля туманом повита...» Как в «Слове о полку Игореве», в «Думе» Багрицкого действует природа, проклинающая предателя Опанаса, и даже таинственный «див сулит полночным кличем гибель Приднестровью».

Удивительно входит в «Думу» деловитый героизм большевистского комиссара Когана. Такого героя былина еще не знала. В разбушевавшуюся былинную степь вторгается организующее, повелевающее начало: «Я прошу ответить честно, прямо, без уклона: сколько в волости окрестной варят самогона? Что посевы? Как налоги? Падают ли овцы?» А в этот момент к Когану подкрадывается вероломная стихия. Неожиданны, как внезапная слеза, песенные строки: «Словно перепела в жите, Когана поймали».

Так возникает проблема нравственного выбора. И она решается с эпическим величием, с былинной простотой. Коган беззащитен, Опанас ощущает себя убийцей. «Он грустит, как с перепоя, убивать не хочет...» И красующийся разбойничьим посвистом Опанас становится маленьким, жалким, а его бывший комиссар, раздевшийся под дулом винтовки, неловко поправляющий очки, отвергает предложение Опанаса о бегстве и вырастает в символ стойкости: «Неудобно коммунисту бегать, как борзая!»

А грех, каинова печать втайне преследуют совесть Опанаса, пока богатырский удар Котовского не сбивает бандита с ног, пока Опанас предсмертным признанием не освобождает свою душу... И над всеми жертвами снова шумит молодое жито, молодая Украина. И поэт осенен единой мыслью, единым выбором: «Так пускай и я погибну у Попова лога, той же славною кончиной, как Иосиф Коган!».

В сборнике «Победители» (1932 год) Эдуард Багрицкий противоречиво сочетает иронию по адресу старой романтики с гимном «веселым нищим», бродягам Роберта Бернса; он то любуется миром, то ощущает, что «сызнова мир колюч и наг», он вспоминает Тиля Уленшпигеля, посылает последние проклятия «скрижалям» старого мира и снова думает о суровом выборе истории. Он кличет к себе героев своих стихов. Сборник отражает трудный творческий переход Багрицкого к новым свершениям. Как подлинный поэт, Багрицкий предъявляет к себе максимальные критерии и неистово требует от поэзии быть выше себя самой. Багрицкому кажется, что век настаивает на категорическом решении: «Но если он скажет: «Солги», - солги. Но если он скажет: «Убей», - убей». Но разве может Уленшпигель принять такие «скрижали», весьма, впрочем, не новые в этом мире? Разве не против них он сражался, думая, что ложь не должна быть оружием правды?

Книга «Последняя ночь» (1932 год) - последняя книга Багрицкого. Это триптих, собрание трех поэм. Поэт оглядывается на пройденный путь. В поэме «Последняя ночь» он рисует ту ночь, что предшествовала первой мировой войне, он говорит о судьбе своего поколения, о смертях и подвигах, об ожидании человека, который скажет: «О чем мечтать и в кого стрелять, что думать и говорить?» Он пишет о времени, которое вырабатывало «уменье хитрить, уменье молчать, уменье смотреть в глаза». И о том, как вселенная входила в человека («клубилась во мне и дышала мной») и как она погибала вместе с ним. И как человек все-таки выстоял: «Но мы - мы живы наверняка! Осыпался, отболев, скарлатинозною шелухой мир, окружавший нас».

В этой поэме проступает профиль ущербного человека - «старчески согнутая спина и молодое лицо». Он становится героем поэмы «Человек предместья». Хозяин амбара, бог «капустной благодати борща», раб биологического нутра - давний враг поэта. «Как я одинок! Отзовитесь: где вы, веселые люди моих стихов?»

И тогда на помощь поэту приходит умирающая девочка. В последнем шедевре Эдуарда Багрицкого - в поэме «Смерть пионерки» - слабеющая рука маленькой Вали приветствует жизнь. Тихи и просты, как предсмертная мольба, первые строки поэмы. Никогда еще, после «Думы про Опанаса», не говорил поэт столь безыскусно. Он сталкивает две веры, две заповеди, две нравственные силы. Крохотный крестик, что принесла Вале мама, и крохотное тело, одержимое идеей. И снова Багрицкий, истинный поэт, далек от фельетонных намерений. Драма разыгрывается на наших глазах: «на плетеный коврик упадает крест», отринутый, как то жалкое спасение, которое отверг комиссар Коган. Мать - у тела умирающей дочки, но вера поэта воскрешает тело и возносит его к синим тучам, к синим молниям. Для матери дочь умирает, мать изнывает, а поэт видит в небе галстуки, пионерские отряды, вечную жизнь. Кто верит, тот видит.

И последние слова в этой поэме произнес все-таки Тиль Уленшпигель; да, конечно, это же только он мог сказать о песне, которая выходит «в мир, открытый настежь бешенству ветров»!

Эдуард Багрицкий умер 16 февраля 1934 года, не дожив и до сорока лет, от туберкулеза легких.

Он был поэтом молодости: «Не погибла молодость, молодость жива!» Он был поэтом жизни, рвущейся навстречу опасности, вопреки всем запретам. Он был поэтом радости, сопротивляющейся мрачным догмам. Молодому поэту он говорил: «Десять лет разницы - это пустяки!» Он ощущал свою слитность с новыми поколениями. Он очень любил своего сына, писал о нем. Всеволод Багрицкий тоже был поэтом, он пал на фронте во время войны с фашизмом.

Эдуард Багрицкий еще раз открыл нам сверкающий мир, тот самый мир, который предстоит отстоять от погибели.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.