Митрохин недоволен

Митрохин работал вначале лениво и медлительно. Но иногда - и это было непонятно даже ему самому - на него находило какое - то необыкновенное усердие. Он работал, как оглашенный, - кричал на всех, подгонял, бранился, его опьянял самый ритм работы, и он в день выполнял двойное, а то и тройное против плана задание. В такие минуты он не терпел ослушаний. Петька, его лучший друг на стройке, поплатился двумя передними зубами, попробовав однажды высмеять его в такой «усердный» день.

Это - то и создало о нем на стройке двойственное мнение. Одни десятники говорили, что он отчаянный работник, «ударник на все сто», другие же, как десятник Болдырев, считали его первым лодырем.

В бараке, где жил Митрохин с друзьями, было очень людно. В бараке у Митрохина были свои забавы. Однажды он поймал кошку, облил ее керосином и поджег. Кошка бешено прыгала по бараку, с нее падали огненные капли; след дыма с запахом гари, как хвост кометы, оставался за нею в воздухе. Она кидалась на постели, на людей, на окна и двери. Прыжки ее были невероятны. Испуганные люди били ее чем попало, накидывали тряпки на те места постелей, куда прыгала кошка, убегали от нее к двери. Но в дверях стоял Митрохин со своей компанией. Из барака они не выпускали никого.

- Ладно, ладно, - говорил Митрохин, смеясь, шарахающимся к дверям людям. - Шевели ногами - не сгоришь!

Один из жильцов барака хотел убить кошку, уже ослепшую, ломом; она дымилась, отчаянно и горько мяукала, Митрохин вырвал из его рук лом.

- Не тронь! - крикнул он. - Не твое дело! Кошка из последних сил сделала прыжок.

- В цирке такого не увидишь... - сказал Митрохин.

Столик, который задела кошка, опрокинулся; на нем лежали книги; и столик и книги охватило пламя.

- Самого б тебя подпалить! - крикнул один из живущих в бараке.

- Пали! - сказал Митрохин и, подойдя к нему, протянул спички и бутыль с керосином. - Пали, чего ж робеешь?

Однажды ночью Митрохин привязал к лежанкам человек двенадцать. Когда в бараке стали просыпаться, он сел на табуретке и медленно и поучительно стал наставлять их: не прогуливать и не опаздывать на работу.

Лежанки трещали, связанные люди ругались и упрашивали освободить их, веревки впивались им в тело.

Иногда же на Митрохина в бараке находили тихость и благость; вдруг он становился весел, приветлив, замечательно рассказывал о своих похождениях. Бывало весь барак - 40 человек - сидит вечером, а Митрохин рассказывает, и как только кончит, его просят еще и еще. Но настроение его вдруг изменялось. Он снова начинал паясничать, издеваться над своими сожителями.

Однажды перед началом своих рассказов он смазал несколько табуреток столярным клеем. Люди, усевшиеся на эти табуретки, к концу митрохинских рассказов никак не могли оторваться от сидений. Табуретки поднимались вместе с ними и болтались сзади. Их пробовали отдирать за ножки - трещали брюки. У одного вырвали из брюк огромный клок материи.

Те, кто не пострадал от митрохинской затеи, надрывались от смеха. Возня с табуретками продолжалась долго. Наконец Митрохин дело - пито и серьезно предложил приклеившимся вылезти из брюк и потом отмыть их от сидений кипятком.

люди раздевались на глазах у всего барака; сбрасывая задубевшие брюки с приклеившимися к ним табуретками, они прыгали на одной ноге в грязном исподнем белье; Митрохин же сорганизовал шумовой оркестр: на жестянках, ведрах, гребенках и табуретках играли его друзья и пели свадебные и похоронные песни.

Как ни забавлялся Митрохин, он все же чувствовал себя неспокойным. Он и сам не знал, чего он хочет. Он считал постыдным для себя работать от биржи посланным чернорабочим, жить в бараке «среди мужичья».

Иногда, раздумывая так, он представлял себя на месте старого Кучумова; ему казалось, что он дело вел бы умней и размашистей, чем старик. Иногда он жалел, зачем пришиб кружкой кучумовского зятя - может сейчас у них была бы большая торговля по Волге. Но все эти мысли приходили в столкновение с властью, с обществом. «Все равно б раскулачили» - решал он и переставал думать об этом.

По временам он задумывался и о том, чтобы вступить в партию и пробиться к власти. Он побывал несколько раз на собраниях ячеек, но там чувствовал себя тошно и ненавистно. «Узнают - загрызут, - решил он. - Ну их к богу в рай».

Всякую работу он рассматривал как побывку, как средство переждать... Что переждать и сколько ждать? Он и сам не знал. Приди к нему кто - нибудь в эти дни и спроси: «Григорий Трофимов, Лешка, Алексей Митрохин, Капитоныч, скажи, чего желаешь? Обрез в руки? Дом с женой? Лавку? Лошадей рысистых? Ну чего, говори?!!» Он ответить бы не мог - он всего хотел и знал, что добыть этого при нынешнем порядке ему не удастся.