Место встречи изменить нельзя

Шурка отрицательно мотала головой, отводила в сторону его руки, отталкивала от себя розовые клетчатые бумажечки карточек, искусанными губами еле шевелила:

– Не-е, не возьму... а вы-то сами... Не могу я...

– Бери – тебе говорят! – прикрикнул на нее Жеглов. – Тоже мне еще – церемонии тут разводить будешь...

Он сходил снова в комнату и принес банку консервов, кулек сахару, пакет с лярдом – из того, что мы сэкономили и он вчера отоварил к празднику.

– Ешьте на здоровье, – милостиво сказал он, и я видел, что он самому себе нравится в этот момент, и всем соседям он был невероятно симпатичен, да и мне. честно говоря, Глеб был очень по душе в этот момент, и он это знал, и хотя босиком у него был не такой внушительный вид, как в сверкающих сапогах, но все равно он здорово выглядел, когда сказал Шурке строго: – Корми ребят, нам еще солдаты понадобятся. Эра Милосердия – она ведь не скоро наступит...

Старческая серая слеза ползла по ячеистой клетчатой щеке Михал Михалыча, который быстро-быстро кивал головой, протягивая Шурке авоську с картошкой и луком – у него все равно больше ничего не было.

Шурка бессильно-тихо плакала и бормотала:

– Родненькие, ребятушки мои дорогие, сыночки, век за вас бога молить буду, спасли вы деточек моих от смерти, пусть все мои горести падут на голову того ворюги проклятого, а вам я отслужу – отстираю вам, убираться буду, чего скажете – все сделаю...

– Александра! – рявкнул Жеглов. – Чтобы я больше таких разговоров не слышал. Советским людям и притом комсомольцам стыдно использовать наемную силу!

Повернулся ко мне и сказал сердито:

– Чего стоишь, иди чайник ставь, мы с тобой и так уже опаздываем...

Шагая рядом с Жегловым на работу, я раздумывал о том, что мы с ним будем есть этот месяц. За двадцать шесть дней брюхо нам к спине подведет – это уж как пить дать. Раз мы не сдали карточек в столовую, то нас послезавтра автоматически снимут там с трехразового питания. Правда. остается по шестьдесят талонов на второе горячее блюдо. Еще нам полагается, наверное, не меньше мешка картошки с общественного огорода. Несколько банок консервов осталось. У Копытина молено будет разжиться соленой капустой, а Пасюк хвастался, что ему прислали приличный шмат сала, он нам наверняка кусок отжалеет. Хлеба, даже если покупать на рынке – по полсотни за буханку, тоже хватит. В крайнем случае чего-нибудь из обмундирования загоним, часы... В общем, ничего, перебьемся...

Прикидывал я все это в уме и сам себя стыдился. Ну, никогда, видимо, мне не стать таким человеком, как Жеглов – взял и вот так, запросто отдал весь месячный паек Шурке Барановой и идет себе, посвистывает, думать об этом уже позабыл, а я, как крохобор какой-то, все считаю и считаю, и прикидываю, и вычисляю! Тьфу, просто противно смотреть на самого себя! Видимо, каким человек родился – его уже не переделаешь. И даже мысли о том. что Жеглов не только свои, но и мои карточки тоже отдал, не утешали меня в сознании своего крохоборства.

На Трубной мы сели в трамвай, Жеглов сказал кондукторше:

– Служебный, литер «Б»... – Мы с ним устроились на задней площадке, и когда уже подъезжали к Петровке, он постучал меня по плечу:

– Володя, ты все нее чего-нибудь помаракуй – нам ведь с тобой месяц жрать-то надо...

Полдня пролетело незаметно в текущих хлопотах, а после обеда явился взмыленный Тараскин. усталый, но довольный v собой. Он ухитрился-таки повязать на Зацепе жулика, обокравшего семью погибшего военнослужащего с улицы Стопани, – тот не успел еще спустить сиротское барахлишко и был прихвачен, можно сказать, с поличным – вещдоки мирно лежали у него дома. О своем успехе он еще вчера вечером доложил Глебу по телефону, и тот сразу же запряг его на установку хозяев номера «К-4-89-18». Сложность заключалась в том, чтобы все разузнать по-тихому, чтобы, как говорится, комар носу не подточил, будто кто-то интересуется владельцем телефона, тем более из МУРа, и разведку следовало вести под какой-нибудь легендой. Коля Тараскин такую легенду выдал и сведения собрал довольно полные, только, как мне казалось, совсем для нас бесполезные.

– Телефон личный, – докладывал Коля, томно развалясь за столом, которым владел напополам со мной. – Владелец – Задохина Екатерина Петровна, семидесяти лет. Проживает по Чистопрудному бульвару, дом тринадцать, квартира пять... Квартира коммунальная, помимо Задохиной, имеется еще четверо соседей: Иволгины, Сергеевы...

– Ага. Ясно, дальше, – поторопил Жеглов,

– Бабка живет в этой квартире всю жизнь, до революции служила в Разходовских номерах на Сретенке горничной. Последнее время – в разных столовых, сперва официанткой, потом судомойкой...