Бабье лето сродни магниевой вспышке, коротко, озаренно, горюче. И женщины, собирающие яблоки в саду, вдруг веселы и беззаботны, вдруг усталы и молчаливы, а вдруг просветленно задумчивы и отсутствующи — большое небо, яблоки пахучи, а позади следов не сосчитать. И присядет у полной корзины, как перед исполненной жизнью, и тут не тревожь ее нечаянным словом, дай человеку оглядеть поле рассвета, полдня и спускающихся сумерек. Нет, сумерки — это приближение старости, а бабье лето пахнет яблоками, и так слышим этот запах, что верится: жизнь еще звонка, солнце так упоительно, а серебро паутины лишь добавляет свету. И ночью сквозь черное стекло остренький месяц встанет на колено в текучей беспредельности как раз с той стороны, где не упали яблоки с веток, где перешептывается в темноте сад. Зимостойкие яблоки и поспевают поздно, точно в них скрыта мудрость бабьего лета.

Люди

Старик, беспечно посиживающий на скамеечке у кустов вишни, — палка в руке, редкие, бесцветные волосы, тусклый, широкий ремень, оставшийся с войны...

Мальчуган, вечно перемазанный, точно круглый год он ест горстями смородину. От его утреннего крика просыпается огромный дом, а он стоит внизу, задрав голову, и заливается, и похохатывает, пока перепуганный дворник не выскочит из подъезда с запоздалой метлой и не вытаращит осоловелые глаза...

Странная женщина, одиноко стоящая каждый вечер на балконе. Ее плечи скорбно опущены, и вьюн, оплетающий стены и решетку балкона, казалось, перекинулся молодыми побегами и на женщину, чтобы она носила на груди маленькие синие цветы...

Я произношу: «Люди...» — и отчего-то счастливый воздух собирается в тесном горле. Девушка в сумерках несет спящего ребенка, и лицо ее светит, как фонарик.

Я ловлю себя на мысли, что, будь я задумчив или рассеян, озабочен или весел, мне приятно смотреть на людей. Точно так же я гляжу на солнце, свежие ветки, обрызганное дождем поле. Я спокоен, ничто не утомляет моего зрения, — нахожусь на одной черте со встречными. Младенческий свет снега, упавшего только утром, чист, как моя ничем не омраченная память. Собственно, памяти как таковой нет, есть беспредельная луговина, через которую я проложил тропу — куда я шел? — к горизонту, к угаданному по запаху дыма жилью, не все ли равно, — за спиной осталось спокойное пространство. А этот день, это настроение — лишь краткий миг, где память необязательна. Просто я полно дышу, просто я узнаю в людях себя, словно растворился я в них, и произношу про себя как-то значительно: «Здравствуйте, люди... Да, да, здравствуйте!» И между тем спешу дальше, не ощущая на плечах никакой клади, не отягчая сердце усталостью.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.