Лето в Зальцбрунне

Негодованию Белинского не было предела. С тех пор, когда Тургенева или Анненкова особенно возмущали выходки немецких бюргеров, они только обменивались взглядом и повторяли:

- Прав Белинский!

Тургеневу необходимо было поехать во Францию. Перед отъездом Иван Сергеевич прочитал друзьям два рассказа, написанные за время пребывания в Зальцбрунне. Один да них назывался «Бурмистр», другой - «Контора».

Оба рассказа были из жизни русской деревни. По силе обличения крепостничества они превзошли все другие рассказы, входившие в «Записки охотника». В лице «гуманного» помещика Пеночкина из рассказа «Бурмистр» Тургенев заклеймил позором барское самодурство и произвол.

Образ Пеночкина произвёл на Белинского столь сильное впечатление, что он перебил чтение рассказа, воскликнув:

- Что за мерзавец с тонкими вкусами!

Когда Иван Сергеевич дочитал последнюю страницу, Белинский подошёл к нему и молча пожал ему руку. Для писателя это было самой большой наградой.

Оставшись в Зальцбрунне одни, Белинский и Анненков тоже стали готовиться к отъезду. Но их ещё на некоторое время задержало неожиданное письмо ют Николая Васильевича Гоголя. Писатель, удручённый резкой рецензией Белинского на «Переписку с друзьями», просил отнестись к этой книге беспристрастно и недоумевал, чем он мог вызвать личное нерасположение критика.

Виссарион Григорьевич, пробежав глазами строки письма, изменился в лице и проговорил взволнованно:

- А, он не понимает, за что люди на него сердятся, - надо растолковать ему это - я буду ему отвечать.

На круглом столе в комнате Виссариона Григорьевича снова появились бумага, перья, чернильница, убранные было Анненковым от соблазна.

Три дня Белинский писал ответ, писал с тем сосредоточенным напряжением, которое не покидало его в Петербурге при работе над срочными статьями для «Отечественных записок» и «Современника». Окончив черновик, он переписал его начисто и потом снял копию с чистового экземпляра. Видя, с какою тщательностью относится Белинский к своей работе, Анненков догадывался, что это письмо далеко выходит за рамки частной корреспонденции. Кончив писать, Белинский прочитал его вслух. Предположение Анненкова оправдалось.

«Письмо к Гоголю» содержало в себе обвинительный акт против самодержавия и крепостничества; оно развёртывало программу дальнейшей освободительной борьбы в России.

«Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь, - писал Белинский, - уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть... И в это - то время великий писатель, который своими дивно - художественными, глубоко - истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на самоё себя, как будто в зеркале, - является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара - помещика наживать от крестьян больше денег... И это ли не должно было привести меня в негодование?»

Говоря о всеобщем осуждении, которому подверглось в России последнее произведение Гоголя, Белинский указывает, что «публика тут права: она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от русского самодержавия, православия и народности, и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не простит ему зловредной книги. Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя ещё в зародыше, свежего, здорового чутья, и это же показывает, что у него есть будущность. Если вы любите Россию, - заключает Белинский, - порадуйтесь вместе со мною падению вашей книги!...»

В скором времени, как и было условлено, Тургенев и Белинский повстречались в Париже в отеле «Мишо». Тургенев, уже не раз бывавший в этом городе, знакомил Белинского с достопримечательностями французской столицы. Однажды, проходя по площади Согласия, где во времена революции стояла гильотина, Тургенев упомянул, что на этой самой площади была отрублена голова Людовика XVI.

Белинский рассеянно окинул взглядом широкое, гладко вымощенное пространство и сказал мечтательно, даже нежно:

- А какая чудесная вещь - сцена казни Остапа в «Тарасе Бульбе»! Вы помните: Батько! где ты? Слышишь ли ты меня?..

- Ну, нет, - рассмеялся Тургенев, - вы положительно неисправимы! Когда в Дрездене мы стояли перед «Мадонной» Рафаэля, вам пришла в голову мысль о поэзии Пушкина! Парижские мостовые напоминают вам о Гоголе!... Послушайте, Белинский, неужели вы без волнения прошли эту площадь?

Внимательно посмотрев на спутника, Белинский ничего не ответил. Ранние морщины на лбу Тургенева разгладились, и в уголках губ затаилась улыбка ребёнка, готового к шалости: