Всякое маленькое разногласие может получить огромное значение, если оно послужит исходным пунктом поворота к известным ошибочным воззрениям... В. И. ЛЕНИН «Почему я вышел из редакции «Искры»?» - озаглавлена эта «страница» автобиографии Ленина. Так в конце ноября 1903 года назвал он письмо в редакцию «Искры», к тому времени захваченную меньшевиками. Отвечая читателям на поставленный им вопрос, Владимир Ильич заявляет:

- Это - вовсе не личный вопрос. Это вопрос об отношении большинства и меньшинства нашего партийного съезда, и я обязан ответить на него немедленно и открыто... И Ленин всесторонне разъясняет, как сложился раскол только что возродившейся партии. В меньшевиках он видит продолжателей оппортунистского дела «экономистов». Выход Ленина из редакции созданной им газеты - центральный пункт послесъездовской внутрипартийной борьбы. В нем, точно в фокусе, особенно рельефно видна острота политических разногласий. Обличению меньшевиков посвящены сотни страниц ленинского публицистического наследия. Мы приведем лишь те из них, на которых запечатлены переживания самого Владимира Ильича, вынужденного порвать с недавними соратниками и даже - как то было с Юлием Мартовым - личными друзьями. Сохранившиеся документы тех дней передают их раскаленную духовную атмосферу. «К старому нет возврата» Сначала обратимся к ленинским письмам первых послесъездовских дней - с середины августа уже снова женевских. 26 августа 1903 года Владимир Ильич пишет Александре Калмыковой:

-...я глубоко убежден, что нельзя понять происшедшего с точки зрения «влияния страшного нервного переутомления». Нервное переутомление могло лишь вызвать острое озлобление, бешенство и безрассудное отношение к результатам, но самые-то результаты совершенно неизбежны, и наступление их должно быть лишь вопросом времени... Никого, абсолютно никого не «пятнали» и не устраняли от работы, от участия в деле. Устранили только кое-кого от центра - за это обижаться? за это рвать партию? из-за этого конструировать теорию гиперцентрализма? из-за этого кричать о ежовых рукавицах? etc? Никогда и ни на минуту не сомневался и не могу усомниться в том, что тройка редакторов есть единственная истинно-деловая тройка, ничего не разбивающая, а приспособляющая старую «семейную» коллегию к роли должностного лица. Именно семейность шестерки терзала нас все 3 года. Вы-то это отлично знаете, и с того момента, как «Искра» стала партией и партия стала «Искрой», мы должны были, обязаны были порвать с 6-кой, порвать с семейностью... Нет, повторяю, финал не есть «непредвиденная напасть», финал не есть «дробление целого». Неверно. Неверно, что можно проклясть день «повышения в чине» - или вся наша старая работа навсегда осталась бы мукой Тантала. И в партии, на ее формальном базисе, при подчинении всего уставу (из-за которого мы недаром отчаянно дрались, за все до мелочи дрались с Мартовым, который тут победил) в такой партии старая семейная редакция (за 3 года ни разу - факт - не собравшаяся в числе 6) была невозможна тем более, что в партию тут же вошли, по праву, на формальном основании вошли кучей неискровцы. И это требовало именно твердой линии и последовательной, а не зигзаговой политики. К старому нет возврата, и тольrо расстроенное воображение может рисовать картину, что Мартова ведут на заклание, а не для совместной работы с товарищами, из коих каждый имеет оттенок политической линии... Вот почему «конституции промежду себя» невозможны теперь, безусловно невозможны ни юридически, ни морально. 31 августа Владимир Ильич обращается к Потресову, как возможному посреднику в переговорах с Мартовым и его группой, которую Ленин все еще стремится привлечь к дружной и, разумеется организованной, дисциплинированной партийной работе:

- Я пробовал побеседовать с Ю[лием] Осиповичем], когда атмосфера надвигающегося раскола выяснилась уже вполне, и хочу еще попробовать побеседовать с Вами, надеясь, что Вы так же, как и Ю[лий] Осипович] были бы не прочь сделать попытку объясниться. Если эта надежда неосновательна, - Вы, конечно, мне это сообщите, а я все же пока сделаю, что считаю нужным. Отказ от редакции Мартова, отказ от сотрудничества его и др[угих] литераторов партии, отказ работать на ЦК целого ряда лиц, пропаганда идей бойкота или пассивного сопротивления, - все это неминуемо приведет, даже против воли Мартова и его друзей приведет, к расколу партии... И - вот, я спрашиваю себя: из-за чего же, в самом деле, мы разойдемся, так на всю жизнь врагами?.. не след допускать, чтобы политическое расхождение вело к истолкованию событий посредством обвинения другой стороны в недобросовестности, прохвостничестве, интриганстве и прочих милых вещах, о которых все чаще и чаще слышишь в атмосфере надвигающегося раскола. Не след допускать этого, ибо это, по меньшей мере, до nes plus ultra [самой крайней степени] неразумно... Повторяю: я, как и большинство искряков съезда, глубоко убежден, что Мартов взял неверную линию и что его надо было поправить. Строить обиду из-за этой поправки, выводить отсюда оскорбление etc - неразумно. Никого и ни в чем мы не «пятнали», не пятнаем и не устраняем о т работы. А за устранение от центра поднимать раскол было бы непостижимым для меня безумием. Большой отрывок из письма, с рядом сокращений того, что Ленин считает «не относящимся к делу», он публикует в книге «Шаг вперед, два шага назад» и сопровождает подстрочным примечанием:

- Пользуюсь этим случаем, чтобы раз навсегда предоставить всем моим оппонентам публикацию всех моих частных писем, буде они считают это полезным для дела. Тем более важны ленинские «частные письма» для свода воедино его автобиографических высказываний... 17 сентября Владимир Ильич снова пишет о меньшевиках в новом письме к Калмыковой:

-...они все еще руководятся больше всего тем, как оскорбительно то-то и то-то на съезде вышло, до чего бешено держал себя Ленин... Было дело, слов нет, и я прямо признал свое «бешенство» в письме к Староверу. Но в том-то и суть, что достигнуты «бешеной» борьбой результаты ничуть не бешеные, а та сторона воюет и воюет из-за бешенства против самих результатов, против неизбежных и необходимых результатов... Ведь и теперь - корень тот же, заподозривание нас в желании запятнать лично, хотя мы только отодвигаем (и передвигаем) политически. И когда Вы мне напоминаете: вина должна быть и у Вас, - я отвечаю: лично не думаю и отрицать, но корректива политического требовать за сие не доводится. Именно в том и безвыходность, полная безвыходность положения, что за сумму личных обид, личных недовольств составом центров они требуют корректива политического. Tout ce que voulez mats pas de ca! [Все, что хотите, но только не это!]. А если причиной считать (как иные хотят) политическое расхождение, то не смешно ли тогда требовать для «мира» кооптации большего числа или хотя равного числа политических противников?? Смешно до пес plus ultra! [самой крайней степени!]... Беда только, что теперь не есть тогда. Теперь формальный базис неустраним. Не будь этого формального базиса, - отчего бы и не шесть, ежели уже люди дошли до белого каления? Маялись 3 года, помаемся еще 3; решали не голосами, а упорством, - бу-демте и теперь упорством решать. Но этого теперь нельзя - в том-то и суть. И этой перемены не хотят видеть и понимать. Это-то и делает положение безвыходным... работа быстро заставит забыть «бешенство». Нет безвыходнее тупика, как тупик отстранения от работы. Наряду с личными обращениями к меньшевистским лидерам Ленин, как член редакции Центрального органа и Совета партии, предпринимает и официальные шаги. В написанном зимой 1904 года послесловии к новому изданию «Письма к товарищу...» он сообщает:

- 6-го октября 1903 года] после многократных увещаний членов меньшинства о нелепости и дезорганизующем характере их бойкота, мы с Плехановым официально пригласили «крамольных литераторов» (и тов. Аксельрода в том числе) взяться за положительную работу, официально заявили им, что отказ от этой работы неразумен и с точки зрения тех или иных разногласий... Несколько ранее в уже названном открытом письме «Почему я вышел из редакции «Искры»?» Владимир Ильич опять-таки подчеркивает:

- Новая редакция (т. е. Плеханов и я) приглашает сотрудничать всех старых редакторов, приглашает, конечно, сначала без «формализма», словесно. Получает отказ. Тогда мы пишем «бумажку» (бюрократы!) к «уважаемым товарищам» и просим сотрудничать вообще и в частности излагать свои разногласия на страницах редактируемых нами изданий. Получаем «формальное» заявление о нежелании принимать никакого участия в «Искре». О своей политической позиции на первом этапе конфликта с меньшевистскими раскольниками Ленин говорит 6 января 1904 года и в Совете партии:

-... Плеханов заметил, что будто бы мое миролюбивое «воззвание» не подействовало даже на самого меня. Повторяю, что в своем «воззвании» я лишь выражаю свое желание не прибегать к известным приемам борьбы. Я призываю к миру. Мне отвечают нападением на ЦК, и удивляются потом, что я тогда нападаю на Центральный Орган. После того, как совершено нападение на ЦК, меня же упрекают в отсутствии миролюбия за ответ на это нападение!... Мне говорят, что Ленин только и делал, что беспрестанно повторял по адресу оппозиции: «слушайся и не рассуждай»!»... Вся переписка наша от сентября и октября свидетельствует об обратном. Напомню хотя бы, что в начале октября я (с Плехановым) готов был кооптировать двух в редакцию. Затем, что касается ультиматума, в котором я сам участвовал, я уступал тогда вам два места в Центральном Комитете. После этого последовала с моей стороны новая уступка в виде выхода моего из редакции, - выхода с тою целью, чтобы не задержать вступления других. Отсюда вытекает, что я не только не говорил: «слушайся и не рассуждай», но и уступал. «Протестую самым энергичным образом...» В середине октября по настоянию меньшевистских лидеров в Женеве созывается Второй съезд «Заграничной лиги русской революционной социал-демократии». Меньшевистские делегаты съезда располагают «большинством» в четыре голоса, которыми и навязывают свои решения большевикам. После уже известного нам доклада Ленина о Втором съезде меньшевистские члены Лиги предоставляют слово Мартову для клеветнических нападок на большевиков и прежде всего на Владимира Ильича. 16 октября он заявляет на съезде по поводу содоклада Мартова:

- Я протестую самым энергичным образом, как против жалкого приема борьбы, против постановки Мартовым вопроса о том, кто солгал или кто интриговал в изложении частной беседы между мною, им и Старовером. Я констатирую, что этот прием противоречит вопиющим образом вчерашним заявлениям самого Мартова о брезгливости, мешающей доводить дело до неразрешимого вопроса о правдивости изложения частных бесед! Я заявляю, что Мартов совершенно неверно изложил частный разговор en question [о котором идет речь]. Я заявляю, что принимаю всякий третейский суд и вызываю на него Мартова, если ему угодно обвинять меня в поступках, несовместимых с занятием ответственного поста в партии. Я заявляю, что нравственный долг Мартова, выдвигающего теперь не прямые обвинения, а темные намеки, что его долг иметь мужество поддержать свои обвинения открыто и за своей подписью перед всей партией, и что я, как член редакции ЦО партии, предлагаю Мартову от имени всей редакции немедленно издать отдельной брошюрой все его обвинения... В тот же день Ленин пишет в так и не поданном заявлении съезду Лиги:

- Я ушел вчера (28 X) с заседания съезда, потому что слишком омерзительно было присутствовать при том расковыривании грязных сплетен, слухов, частных разговоров, которое предпринял Мартов и проделал с истерическими взвизгиваниями, при ликовании всех и всяческих любителей скандала. Точно в насмешку над самим собой тот же Мартов 3-го дня красноречиво говорил о непристойности таких ссылок на частные разговоры, которые не могут быть проверены, которые провоцируют вопрос, кто из собеседников солгал. Буквально эту именно непристойность и показал нам Мартов, истерически допрашивавший меня, кто солгал, я или он, при изложении пресловутого частного разговора о пресловутой тройке. Этот прием вызвать на скандал такой постановкой вопроса: кто солгал? достоин только либо бретера, ищущего дешевого случая к драке, либо истерически взвинченного человека, неспособного взвесить бессмысленности своего поведения. Со стороны политического деятеля, которого обвиняют в определенных политических ошибках, употребление подобного приема безошибочно свидетельствует об отсутствии иных средств защиты, о жалком перенесении политического разногласия в область дрязг и сплетен. Спрашивается теперь, какие средства защиты могут быть вообще употреблены против этого приема всех бретеров и скандалистов выдвигать недоказуемые обвинения на основании частных разговоров? Я говорю «недоказуемые» обвинения, ибо незапротоколированные частные беседы исключают по самой своей сущности, всякую возможность доказательств и обвинения на основании их ведут к простым повторениям и склонениям слова «ложь». Мартов вчера дошел в искусстве таких повторении до настоящей виртуозности, и я следовать его примеру не буду. Я указал уже в своем вчерашнем заявлении один прием защиты и я настаиваю категорически на нем. Я предлагаю своему противнику издать немедленно отдельной брошюрой все его обвинения против меня, которые он бросал в своей речи в виде бесконечных и бесчисленных темных намеков на ложь, интриганство и проч[ее]... Я требую, чтобы мой противник выступил именно перед всей партией за своей подписью, потому что он набрасывал тень на меня, как на члена редакции ЦО партии, потому что он говорил о невозможности для кое-каких лиц занимать ответственные места в партии. Я обязуюсь опубликовать все обвинения моего противника, ибо именно открытое переворачивание дрязг и сплетен будет, я прекрасно знаю это, лучшей защитой моей перед партией. Я повторяю, что, уклоняясь от моего вызова, противник докажет этим, что его обвинения состоят из одних темных инсинуаций, порождаемых либо клеветничеством негодяя, либо истерической невменяемостью поскользнувшегося политика... и если теперь большинство влиятельных русских товарищей высказалось на съезде за меня, а не за Мартова (по возникшим между нами разногласиям), то со стороны последнего является прямо неприличным и жалким приемом борьбы истерическое оплакивание своего поражения и возбуждение сплетен и дрязг, не доказуемых по самой своей сущности... Предложенный Владимиром Ильичем третейский суд не состоялся: Мартов вскоре вынужден был заявить, что он не сомневается в искренности и добросовестности Ленина. Осенью 1903 года, беседуя с Цецилией Зеликсон-Бобровской, Ленин иронически характеризует атмосферу раскола:

- Мы с Юлием (Мартовым) теперь ходим по разным тротуарам Женевы. Завидев друг друга издали, каждый из нас переходит на противоположный тротуар, а что касается Плеханова, то я с ним состою в переписке. Подписываюсь я не преданный вам Ленин, а преданный вами Ленин. Несмотря на шутливый тон, в этих словах звучит большая горечь. О том же свидетельствуют и воспоминания Семена Шварца. Когда уже в 1904 году женевские большевики предлагают Ленину совместное публичное выступление с меньшевистскими лидерами, он спрашивает:

- Вы читали все протоколы съезда, вы знаете все разногласия, но известны ли вам наши прежние отношения с Мартовым, Потресовым и другими? Как же я, после того, как мы были друзьями и вели вместе одну линию, могу теперь, когда Мартов и вся компания нам изменили, стать с ними рядом и вести беседу? Как я буду выступать? Ведь я же - человек! «Об обстоятельствах ухода из редакции «Искры» Так в начале февраля 1904 года Ленин озаглавливает письмо группе женевских большевиков - подготовителей брошюры с комментариями к изданным меньшевиками протоколам Второго съезда «Заграничной Лиги». Останавливаясь на своих беседах с Плехановым в октябре 1903 года, Ленин пишет:

-... Плеханов находит неточным изложение мной дела в моем письме в редакцию. Однако ни единого фактического исправления он не дал и не мог дать. Он дополнил лишь мое изложение неточной передачей частных разговоров между мной и им. Говоря вообще, я считаю ссылки на частные разговоры верным признаком отсутствия серьезных аргументов. Я держусь и сейчас того мнения, которого недавно держался и тов. Плеханов по поводу ссылок на частные разговоры со стороны тов. Мартова... именно, что «точно воспроизвести» подобные разговоры вряд ли возможно и что «полемика» по поводу их «не приведет ни к чему». Но раз уже тов. Плеханов привел наши частные разговоры, я считаю себя вправе пояснить и дополнить их, тем более, что разговоры эти имели место в присутствии третьих лиц. Первый разговор, когда тов. Плеханов говорил о своем решении... выйти в отставку в случае моего безусловного несогласия на кооптацию, имел место в день окончания съезда Лиги, вечером, и на другой день утром, в присутствии двух членов Совета партии. Разговор вращался около вопроса об уступках оппозиции. Плеханов настаивал на необходимости уступить, считая несомненным, что оппозиция не подчинится никакому постановлению Совета партии и что полный раскол партии может произойти немедленно. Я настаивал на том, что после происшедшего в Лиге, после принятых на съезде мер представителя ЦК (а тов. Плеханов участвовал в обсуждении каждой из этих мер и всецело одобрял их) - уступить анархическому индивидуализму невозможно и что выступление особой литературной группы (которую я неоднократно в разговорах с Плехановым признавал вполне допустимой, вопреки его мнению) еще не обязательно, может быть, означает раскол. Когда разговор свелся к выходу в отставку одного из нас, то я тотчас сказал, что уйду я, не желая мешать Плеханову попытаться уладить конфликт, попытаться избежать того, что он считал расколом. Тов. Плеханов так любезен ко мне теперь, что не может найти иных мотивов моего шага, кроме самой трусливой увертливости. Чтобы изобразить это мое свойство в самых живых красках, тов. Плеханов приписывает мне слова: «Всякий скажет: очевидно, Ленин неправ, если с ним разошелся даже Плеханов». Краски наложены густо, что и говорить! Так густо, что выходит даже незамечаемая тов. Плехановым явная несообразность. Если бы я был уверен, что «всякий» найдет правым Плеханова (как леханов скромно думает про себя), и если бы я считал необходимым считаться с мнением этого всякого, то очевидно, что я никогда бы не решился разойтись с Плехановым, что я пошел бы за ним и в этом случае... Плеханов, желая представить мое поведение самым что ни на есть дурным и вытекающим из сквернейших мотивов, приписал мне мотив, лишенный всякого смысла. Я будто бы так боялся в чем бы то ни было разойтись с Плехановым, что - разошелся с ним... На самом деле, моя мысль была: уж лучше я выйду, потому что иначе мое особое мнение послужит помехой попыткам заключить мир со стороны Плеханова. Попыткам я мешать не хочу; может быть, мы сойдемся и на условиях мира, но отвечать за редакцию, которой таким образом навязывает кандидатов заграничная кружковщина, не считаю возможным. Рассказывает Ленин и еще об одной - едва ли не последней в те дни - беседе с Плехановым:

- Несколько дней спустя я действительно зашел к Плеханову, вместе с одним членом Совета, и разговор наш с Плехановым принял такой ход:

- Знаете, бывают иногда такие скандальные жены, - сказал Плеханов, - что им необходимо уступить во избежание истерики и громкого скандала перед публикой.

- Может быть, - ответил я, - но надо уступить так, чтобы сохранить за собой силу не допустить еще большего «скандала».

- Ну, а уйти - значит уже все уступить, - отвечал Плеханов.

- Не всегда, - возразил я... Мысль моя была именно та, которую я выражал и печатно: если Плеханову удастся добиться мира, приемлемого и для большинства, в рядах которого Плеханов боролся так долго и так энергично, тогда я тоже войны не начну; если не удастся, - я сохраню за собой свободу действий, чтобы разоблачить «скандальную жену», если ее не успокоит и не утихомирит даже Плеханов. В тот же разговор я сказал Плеханову (еще не знавшему условий оппозиции) о своем «решении» войти в ЦК (я мог «решить» это, но согласие должны были дать, разумеется, все члены ЦК). Плеханов вполне сочувственно отнесся к этому плану, как к последней попытке ужиться с «скандальной женой» хоть на каких бы то ни было началах... Что касается до слов Плеханова об уступке мной молчанием за подходящий «эквивалент» и гордого заявления: «Я не нашел нужным покупать его молчание», то этот полемический прием производит лишь комическое впечатление... Именно Плеханов придавал огромнейшую важность вопросу о молчании, о недоведении до сведения публики о расколе... Что же естественнее, если я сообщаю ему о своем согласии и на это при условии мира? Разговоры об уступке «за эквивалент» и о «покупке» заставляют только ожидать, что следующий раз Плеханов сообщит публике о приготовлении Лениным фальшивых кредиток для подобного рода покупок. Бывало ведь это при эмигрантских препирательствах - атмосфера подходящая имеется... Тактика меньшинства в нашем так называемом партийном органе уже определилась. Надо стараться заслонять спорные вопросы и факты, действительно приведшие к нашему расхождению. Надо стараться доказать, что Мартынов был гораздо ближе к «Искре», чем Ленин, - как именно, в чем именно и насколько именно, это еще долго будет разбирать запутавшаяся редакция новой «Искры». Надо фарисейски осуждать личности в полемике - и на деле сводить всю борьбу к походу против личности, не останавливаясь даже перед приписыванием «врагу» весьма несвязных зловредных качеств, от самой бесшабашной прямолинейности до самой трусливой увертливости. Лишь бы крепче выходило... В окончательный текст письма не вошел колоритный отрывок, связанный с выступлением Плеханова на совещании большевиков 17 октября 1903 года:

- Раз т. Плеханов предпринял такое интересное и поучительное дело, как ознакомление публики с частными его разговорами, то он уже и продолжит его, будем надеяться. Он расскажет, вероятно, со всей обстоятельностью и подробностью два своих следующих разговора. Первый, когда он говорил о greve generate des generaux [генеральной стачке генералов], о жалких людях, когда он цитировал с эффектом фразу: ег ist «in Mann, una sle sind alte Weiber [он - мужчина, а они - старые бабы] и уверял, что непременно, ну вот непременно же напишет брошюру под заглавием: «Термидор в рюмочке воды». Второй, когда он доказывал нравственную ответственность перед большинством тех, кто уполномочен этим большинством, и сравнивал людей, считающих партийные учреждения неизменяемыми в составе, с крысами, которые срослись хвостами. Напомним т. Плеханову, что оба разговора имели место дня за два до приведенных им, и происходили в ресторане Ландольт перед десятками слушателей. «Я не мог тогда поступить иначе...» Вскоре, касаясь своего выхода из редакции «Искры» уже на страницах книги «Шаг вперед, два шага назад», Ленин заявляет:

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.