Нет, они лучше, нынешние. Лучше потому, что зрячие, а те были слепыми, и все, что им говорилось, принимали на веру, не подвергая ни малейшему сомнению. Написанное в учебнике, сказанное учителем было для них истиной в последней инстанции, и, достигнув этой инстанции, они уже больше не думали. Сочинения их, в сущности, были изложениями. А действовать они предпочитали под диктовку, не рассуждая.

Сегодня все иначе. То, что написано где бы то ни было или сказано кем бы то ни было, для них вовсе не предел, а только начало рассуждений и размышлений. И все-таки они еще не зрячие, а только-только прозревающие. И предметы, краски предстают их глазам смещенными, порой искаженными. Но они не поверят, если им просто заявить: «Это так». Они должны ко всему прикоснуться, все контуры прощупать. Им не поводырь нужен, а умный лоцман, который не скрывал бы от них всю опасность пути, не делал вид, что рифы - это ерунда. В таком лоцмане они испытывают сегодня острейшую нужду.

Мне говорил об этом недавно весьма думающий юноша, вчерашний ученик, из тех, кого принято называть трудными. С ним немало помучились, дважды исключали из разных школ за самые неожиданные выходки: то пытался похитить учебные винтовки, то ответил учителю неслыханной грубостью. Все эти переживания в конце концов заставили юношу избрать для себя как раз ту самую маску, о которой я говорила выше: «Ах, бросьте, пожалуйста, ничего этого, о чем вы все тут твердите, нет, уж я - то знаю!» Каждого взрослого, начиная от собственного отца и кончая директором школы, он считал своим заведомым противником, в самом невинном замечании видел посягательство на свою свободу.

И вот этот самый человек приходит и рассказывает о том, что испытывает острейшую нужду в наставнике, не в товарище, друге-сверстнике, а именно в наставнике, что он много бы отдал сейчас за идеального взрослого, опыту которого он мог бы безоговорочно верить, который мог бы ему предложить не узаконенные общепринятые мерки, а выстраданные им самим мерила.

Но найти этого наставника, как утверждает мой собеседник, нелегко.

- Почему! - спрашиваю.

- А потому, что у вас, взрослых, а теперь для меня - старших - очень часто заранее сформулировано все то, что я должен говорить. И вас раздражает, если то, что я говорю, непохоже на ваши построения. Это как у студентов педвуза на практике. Они в конспектах уроков пишут предполагаемый ответ ученика и очень огорчаются, если то, что тот отвечает, никак не совпадает с их предположениями.

И потом еще вам кажется, что если я узнаю правду о жизни, то моментально стану безнравственным и от идеалов моих ничего не останется. Но ведь грош цена тем идеалам, которые, как бумажные цветы. Малейшее прикосновение для них губительно. А мне нужна вся правда, и я хочу ее услышать из уст того, кто, если даже не знает всей правды, будет искать ее вместе со мной. Кто не испугается переоценки даже тех ценностей, что, казалось бы, навечно обеспечены запасом аксиом.

Я слушала этого юношу и размышляла о том, сколько среди нас, наставников по профессии, соответствует этим требованиям, да и беспокоимся пи мы о том, чтобы соответствовать. Готовы ли мы к тому, чтобы на наших глазах рушились привычные схемы и представления, а на их место выдвигались новые! Пожалуй, на уроках литературы все это особенно заметно.

Вот читаем «Поднятую целину». Раньше Нагульнов не вызывал сомнений. «Весь из углов - и все острые!» Разве это не превосходно! Решения были удивительно однозначными. И слова Нагульнова о том, что «станови пред ним десятки стариков, детишков, баб», если ему скажут, что это нужно для революции, он их всех из пулемета порешит. Эти слова никогда никого не останавливали и принимались как проявление его мужества, его преданности делу, цитировались с одобрением.

Теперь не так. То есть как это «скажут»! А он сам где же! А главное, возможна ли такая ситуация, при которой нужно «порешить» стариков, детишек, баб! И что такое фанатизм, и хорошо ли это - быть фанатиком! И не поставил ли бы Нагульнов к стенке того же Давыдова или Разметнова, которого, кстати, он уж и готов был зарубить за малейшее сомнение, высказанное по поводу нагульновских методов!

Несокрушимые железобетонные конструкции больше непопулярны. На вопрос, что больше всего нужно человеку (такова была одна из тем сочинений моих одиннадцатиклассников], большинство отвечало: способность сочетать человечность с необходимостью; не человек для идеи, а идея для человека.

Да, учимся, учимся «проверять - и ушибаться. Мнения не слишком почитать». Учимся понимать, что смирение никого еще не выводило в люди, учимся гражданственности. Наверное, это самая трудная из всех наук, наука истребления в себе обывателя. - Но ведь дело-то не только в том, чтобы знать, что в себе истребить, устранить, чем в себе ты недоволен. Это ведь только начало пути. Главное - знать, что в себе строить, каким быть.

- Вы вот все нас ругаете: и такие мы и сякие. Мы и сами все это знаем! Ну, правда, кто собой доволен! Пошляк какой-нибудь! Нет, вы скажите, какими нам быть, чтобы мы вам нравились, чтобы отвечали вашему идеалу личности!

Такой разговор произошел совсем недавно, когда на уроке литературы заспорили о том, стал ли бы Олег Кошевой героем, если бы не сложились обстоятельства, требующие героизма, если бы он жил так, как мы.

Я старалась тогда доказать ребятам, что обстоятельства, требующие героизма, есть всегда и быть героем в повседневных, а не исключительных обстоятельствах в тысячу раз труднее.

Трудно высоко держать свой фонарик, если другие по какой-то причине погасили свои. Трудно не списывать, если списывают все, не шпаргалить, если все шпаргалят, не сквернословить, если сквернословит большинство, не пьянствовать, если вокруг пьянствуют. Трудно, если в класс вошел директор и спросил: «Товарищи, кто согласен не отдыхать в воскресенье, а поехать помочь в пригородном совхозе!» - поднять руку первому, не огпядываясь на товарищей и не дожидаясь, пока поднимут руки остальные. Вспомните, сказала я им тогда, рассуждения Толстого о том, что исход сражения решает тот первый, кто закричит «ура» и бросится вперед со знаменем или, напротив, с отчаянным «Отрезали! Окружили!» пустится наутек.

А ведь сражение не прекращается никогда. Не Блок придумал вечный бой - он просто гениально сформулировал истину: «Покой нам только снится». И не мудрено быть первым в этом бою, если все первые, если кто-то уже создал состояние подъема. Мудрено быть им, если никто тебе этого состояния не создал, если ты просто твердо помнишь: самая невинная ложь увеличивает общее количество обмана, существующего в мире; самая несущественная, малозаметная правда вливается каплей в океан добра, и он становится на одну каплю больше. Только так, по-моему, и можно жить. Поэтому, солгав, не утешай себя пошлым трюизмом: «Что я, один, что ли! Вон и Сидоров соврал и Петров». А сделав доброе дело, не огорчайся, если никто его не заметил и оно ничего вроде бы не изменило.

Я не знаю, почему тогда так произошло, подействовали ли мои доводы или что-то другое случилось, но вдруг, перебив меня, встала девушка и сказала: «Вы сегодня много двоек поставипи тем, кто не выполнил письменного задания на дом. Я у врача была... Поставьте мне, пожалуйста, тоже»...

Кто-то хихикнул: «Слово - полководец человечьей силы. Да здравствует Верка Смирнова, идеальная личность!»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.