Корабль наш стоял в ремонте, половину команды и меня в том числе списали на берег. Мы несли патрульную службу по Ленинграду, а поселились не в Балтийско - флотском экипаже, где обычно живут моряки, а отдельно - на окраине города, в четвертом этаже выстроенной как раз перед войной школы - десятилетки. Жилье, отведенное нам, было приличное: высокие чистые потолки, окна во всю стену, а напротив, через дорогу, сад.

Рядом со школой находился военный госпиталь - огромное здание, занимающее почти целый квартал. Часто мы видели, как автобусы с красными крестами на крышах и с забеленными стеклами подвозили к госпиталю раненых бойцов и командиров из - под Пскова, из - под Кингиссепа, - словом, из мест, где в ту пору протекали жаркие бои. Мы видели, как санитары бережно вытаскивали из машин на носилках раненых, как несли их вверх, в палаты госпиталя, и у каждого из нас закипало на душе: «Вот, люди сражаются, жизнь свою отдают за родной город, за общее наше дело, а мы здесь как на курорте: первую половину дня отсыпаемся, обедаем, потом обычные занятия, как в мирное время, и только смеркаться станет, - полуавтоматы на ремень, гранатную сумку сбоку и давай разгуливать по своим участкам. Ходим - бродим до рассвета по пустым ленинградским улицам - пропуска проверяем, и, казалось бы, ни к чему все это: в городе тихо, никаких особенных происшествий. А тут, рядом с жильем нашим, в соседнем доме, лежат люди, побывавшие уже на фронтах...»

Дальше - больше - стали мы донимать командира нашего, лейтенанта Марьямова: «Когда же на фронт нас откомандируют или на корабль? Надоело уже разгуливать по городу: на фронте люди жизнью своей жертвуют, землю родную защищая, а мы здесь харчи государственные зря переводим».

- Ничего, друзья, погодите, - отвечал нам лейтенант Марьямов, - война разгорелась большая - и всякий рано или поздно найдет в ней свое место. Что же касается напрасного перевода государственных харчей, то здесь я с вами никак не согласен. Мы не разгуливаем по городу, как изволил выразиться краснофлотец Панченко, а охраняем цитадель пролетарской революции - город Ленинград, производим своего рода глубокое траление на его улицах. Вам думается: все в городе тихо и спокойно, а ведь не забывайте, что здесь когда - то столица Российской империи была, царь здесь жил, выражаясь интеллигентно, опрокинутый навсегда в семнадцатом году. Царь - то был один со своей царицей - немкой, а вокруг него царедворцев всяких толпилось уйма, и многие из них немецкого происхождения. Возьмите, к примеру, Васильевский остров - сколько там немцев в свое время кормилось на царских хлебах, жили, толстели и мечтали всю Россию к рукам прибрать! А тут их бах - и по шапке! Теперь посудите: разве не мог кто - нибудь из них до наших дней дожить и теперь, ожидая прихода Гитлера, шкодить нам в тылу? А что вы думаете: разве не могут немцы попробовать десант свой сбросить даже в центре города, как они сбрасывали их в Европе? Все может быть, и ко всему мы должны быть готовы, вот для чего и усиленные патрули и бдительность тройная.

Должен сказать, что подобные беседы лейтенанта Марьямова производили на нас глубокое впечатление. Бродим мы, бывало, после разговора с командиром по пустым улицам любимого города, но уже по - иному мирный и спокойный пейзаж его разглядываем, каждого дежурного у ворот, каждого встречного прохожего долго провожаем взглядом. Пусть даже пропуск у него оказывается на право хождения в ночную пору, но и другие документики заодно проверяем; один проверяет, а другой тем временем к покрою одежды этого встречного приглядывается; к голосу его прислушивается, всякие щекотливые вопросы задает: куда, мол, путь держите и где проживаете - и все такое прочее.

В ночь первой крупной бомбежки мне выпало дневалить по кубрику. Кроме меня на весь четвертый этаж школы было еще два человека - краснофлотец Панченко, заболевший гриппом, и старшина второй статьи Авраменков.

Небо в эту ночь над Ленинградом было чистое - чистое, полное звезд, и, помнится, светила также ярко луна.

Озаряемые светом луны, фасады затемненных домов сплошь блестели, лунный свет их как бы в одну краску выкрасил, дорожки лунные избороздили Неву, и, когда внезапно завыли сирены, я подумал, что лучшего времени для налета не придумаешь. Ночь была, словом, такая, как в песне украинской поется: «Нiченька, господи, мiсячна, зоряно видно, хоч голки сбирай».

Потушив всюду свет, я одно за другим распахнул окна и говорю Панченко и старшине Авраменкову: «Давайте - ка, товарищи, в бомбоубежище» (такова инструкция дневальному была - всех незанятых нарядом людей в убежище отправлять), а они - ни в какую. А Панченко мне еще говорит: «Да что ты, - говорит, - милый, смеешься или что? Буду я как ребенок в подвале прятаться! Да мы же и так в безопасном месте живем - заводов здесь поблизости нет, частей военных, кроме нас, тоже, - навряд ли станет он бомбить наши края!»

И только сказал это Панченко, слышим, приближается к нам ноющий, противный звук фашистского самолета. Мы по звуку его сразу отличили: воет подло, с паузами, вибрирует. Словом, звук крайне неприятный.

Мигом по небу прожектора зашарили, зенитки тоже дают жару - разрывы снарядов замелькали на звездном небе: маленькие желтоватые вспышки - точно кто - то забрался туда и свечечки, зажигает. То зажжет, то погасит, то зажжет, то погасит, и все ближе и ближе к нам. А мы все трое в окно высунулись и следим за небом: оно раскинулось перед нами широкое, звездное, простору много - удобно наблюдать, - напротив ведь сад, а за садом пустырь - есть где разгуляться взгляду. А самолет все ближе и ближе - заговорили уже зенитки нашего квадрата. Дала первый залп батарея, установленная на крыше нашей школы, и в то же самое мгновение какие - то красные и зеленые нитки взметнулись к небу из сада напротив.

Ракеты, описав траекторию, разорвались позади нас. Потом снова - одна, другая, третья.

Панченко еще шепнул: «Гляди, Коля, наблюдатели батарее нашей цель ракетами показывают!» И впрямь было похоже, что это зенитчики - наблюдатели указывают стоящим у орудий своим товарищам, где немецкий самолет. Глупая эта мысль так запала в голову, что я даже вначале залюбовался полетом разноцветных ракет, выпускаемых в неба невидимыми наблюдателями. Одну из них пустили прямо с улицы - я видел, как ракета взлетела по направлению к нашему дому, рассекая небо огненной зеленой нитью, но хлопка ее я не услышал, потому что как раз в эту минуту пронеслась внизу по улице, шурша покрышками, светлая легковая машина - «эмка». Самолет затих, и вдруг слышим - завыла бомба. Близко - близко. Удар страшной силы потряс все здание. Воздушной волной нас троих отшвырнуло в глубь комнаты; падая, мы успели увидеть, как столб темно - красного пламени взметнулся где - то в саду, и потом, в наступившей после взрыва тишине, на листву деревьев посыпались камни, куски земли, обломанные ветви. Вторая бомба упала сбоку госпиталя. Третья подальше, за школой.

Подымаясь, я услышал, что кто - то, стуча каблуками, взбегает по лестнице. Я к нему навстречу. В лунном свете, который прорвался в открывшуюся дверь, узнаю лейтенанта Марьямова. Бросается он к окну и, задыхаясь, спрашивает:

- Откуда пускали ракеты, не видели?

А Панченко, потирая ушибленное темя, говорит ему спокойненько так:

- Да вот из сада наблюдатели пускали и с улицы одну запустили, но, видать, не угадали точно, где самолет, бо удалось ему, холере, нашвырять бомб.

- Да чего ж вы тогда стоите здесь?! - как закричит вдруг лейтенант и приказал: - Вы, Панченко, останетесь за дневального, а вы, Казберов и Авраменков, давайте со мной, ловить их!

Когда мы уже сбегали по каменным ступенькам лестницы, держа в руках наперевес автоматы, я спросил:

- Кого ловить, товарищ лейтенант?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.