Композитор Шостакович

Его необыкновенная требовательность к своему творчеству, временами граничащая с безжалостностью, была следствием его жизненной позиции художника-гражданина. Эту позицию он сформулировал в свое время в словах: «Я считаю, что мировоззрение художника – главное в его творчестве. Работая над новым произведением, я ставлю перед собой задачу – быть прежде всего полезным своему народу, быть нужным своей Родине! Стремлюсь служить ей в полную меру сил, а для этого я должен неустанно писать, беспрерывно трудиться».

Трудиться. Этому отец постоянно учил и вас с сестрой. Учил, во никогда не принуждал.

Сестра первой начала брать уроки музыки. Постепенно от легких пьес она переходила к более трудным. Иногда эти переходы казались отцу недостаточно постепенными. Тогда он садился за рояль и писал, специально для дочери, небольшую пьесу, которая учитывала все ее возможности, а главное – требовала от нее большей самоотдачи и увлеченности. С каждым разом вещи усложнялись. Это помогало юной пианистке оттачивать технику, готовить себя к более сложным сочинениям. Точно так же отец помогал и мне.

Он никогда не навязывал нам своего мнения, своих вкусов. Хотя, как теперь я понимаю, вкус его был безупречен. Он никогда не стоял над душой, как это делают многие родители.

«Любителями и знатоками музыки не рождаются, а становятся», – часто повторял отец.

Много сил и терпения отдал он воспитанию музыкального вкуса дочери. А когда та решила стать... биологом, с большим уважением отнесся к ее выбору. Ни слова упрека не было сказано им. И я уверен, в душе отец тоже никогда не осуждал Галю за то, что музыке она предпочли биологию.

Со мной все было и сложней и проще. В детстве я мечтал стать охотником. Потом под влиянием, как принято говорить, окружающей среды выбрал профессию музыканта. Больше всего меня привлекало дирижирование. Однажды признался в этом отцу. Он, как обычно, внимательно и серьезно выслушал меня и сказал, что для этого прежде всего надо стать хорошим пианистом.

Я поступил в консерваторию. Часами просиживал за фортепьяно, изучал специальные теоретические дисциплины. Однажды в Большом зале консерватории, где выступают и студенты выпускных курсов, должен был состояться мой сольный концерт. Недолго раздумывая, я остановил свой выбор на Втором концерте для фортепьяно с оркестром Дмитрия Шостаковича, который отец посвятил мне.

Представьте атмосферу, царившую в этот вечер в зале, и мое состояние. Я был горд, счастлив и в то же время несколько растерян и смущен. Мне очень хотелось блеснуть исполнением этого сложного сочинения. Тем более что в зале собрались все преподаватели, все студенты, с которыми я учился. Пришли многие друзья отца. Уже из-за кулис я увидел в зале и его самого...

И вот начало. Первые звуки оркестра заполняют зал. Вся моя робость бесследно исчезла. У меня приподнятое настроение, даже азарт появился. Ведь это сочинение я знаю не то что наизусть – оно у меня в крови, в каждом ударе сердца... Теперь-то я смогу доказать отцу, что стал на «ты» с фортепьяно.

Эта мысль успевает пронестись в голове, пока я слушаю вступление оркестра. Наконец подходит мой черед. Я все забываю и погружаюсь в мир музыки. Но что это? В какой-то миг скрипки чуть ускорили темп, и сразу же отстала медная группа...

Решение пришло мгновенно. Я отнял руки от клавишей, давая понять дирижеру, что не буду продолжать.

В зале замешательство. Со всех сторон доносятся нервные вздохи, покашливание. Дирижер быстро перелистывает партитуру, стучит палочкой по пюпитру, и все начинается сначала.

После концерта друзья хвалили меня за решительность, говорили, что я спас положение. Чувствуя себя победителем, вернулся я домой и только тут встретился с отцом. По его лицу я все понял. Отец никогда не умел скрывать своих чувств да и не старался это делать.

Как всегда спокойно, он сказал:

– Артист на сцене – это солдат в бою. Как бы ни было тяжело, а отступать нельзя. Если даже будут стрелять, то я тогда ты обязан играть, оставаться на сцене...

Больше он не сказал ни слова в тот вечер. Много позже от друзей отца я узнал, что и в его жизни был такой эпизод. Оркестр и исполнитель «разъехались» в самом неподходящем месте. Дирижер готов был прервать концерт и извиниться перед исполнителем. Но тот продолжал играть. В удобном месте пропустил такт, дал возможность оркестру наверстать упущенное и с блеском закончил выступление.

Тот урок я запомнил на всю жизнь.

В другой раз, когда я уже выступал на конкурсе как дирижер, мне умышленно занизили оценку. Большой друг отца, известный дирижер, признался Дмитрию Дмитриевичу, что снизил мне оценку, так сказать, с «профилактическим» прицелом. Мол, чтобы не начал зазнаваться Максим Шостакович. На это отец довольно сухо ответил ему, что всегда следует оценивать исполнителя по заслугам. Без скидок на молодость и без надбавок на маститость.»

Всегда поражавшей и восхищавшей меня чертой его характера была пунктуальность. Не помню случая, когда бы он, дав слово, не сдержал его. Требователен он был и к окружающим его людям. Но именно требовательным, а не капризным.