Громы революции прошли мимо нее. Когда в болотах Полесья вязли отступающие польские части и когда потом по дорогам неслись тачанки отходящих красных войск, семилетняя Надя Басевич рисовала неровные цветочки и пугалась вскрика совы. Мать приучила ее к тому, что политика - дело больших и важных мужчин, и газета считалась самым страшным пороком для девчонки. Она видела только как куда - то уходил и шушукался с кем - то отец, тревожно следивший за сменой властей, и как вздыхала мать, подсчитывая бесследно уплывающие гроши.

Маленький сырой городок. Пинск остался в стороне от решающих битв. Через него проходили отступающие и наступающие части. Проходили и уходили, тот, кто отступал сегодня, завтра уже мог гнать победителя, чтобы через день самому превратиться в преследуемого. Туман боев остался позади, ниточки памяти оборвались где - то, и Надя уже ничего не помнит. Где и когда это было, да и было ли это? Запомнилось только, как в дождливый вечер чужой, говорят русский, броневик унес дядю, - тоже малыша, - и близкие шепотом говорили, что он стал большевиком.

- А что такое большевики, мама?

Мама говорила, что большевики - это русские. Думать об этом было трудно, и это не давалось сразу. Другие говорили, что большевики - это разбойники, вроде тех, о которых говорится в сказках. И Надя рисовала себе: черный и страшный дядя с бородой до пояса и с усами, развевающимися от ветра, черная, словно из сажи, грива и за поясом - ножи, ножи, ножи... А в руках что - то страшное и шипит. Таких никто не видел, но все говорили, что большевики именно такие, а когда воображение рисовало их перед сном, Надя пряталась в подушку и засыпала в слезах.

Так когда - то настал вечер, когда двоюродный брат похвастался, что он знаком с комсомолками. Комсомолки - это было страшно: комсомолками называли тех, кто якшался с этими страшными чудовищами - большевиками. Мать затопала ногами и сказала, чтобы больше этого не было. Так она дожила до 14 лет и не знала, что рядом в двухстах километрах, - советская граница, что там совершенно другой мир и что там на каждом шагу попадаются большевики и комсомолки, которые вовсе не разбойники.

В памяти еще осталась прогимназия, где сухой и бесстрастный учитель объяснял, что Польша - одна из великих держав, что ее короли всякие Сигизмунды, Болеславы и Стефаны - были лучшими королями и что настанет день, когда все москали будут холопами у польских панов, а жолнеры Пилсудского будут тесниться у уральских проходов. Он же еще рассказывал, что во время последней войны разбитые Пилсудским большевики все бежали и бежали... Так они добежали до Москвы, а потом повернули и стали бежать обратно... Был еще такой Гадеут Костюшко - так он тоже бил москалей и тоже собирался дать Польше хорошего короля. Девочки слушали, и некоторые пробовали ахать, ахала и Надя, и после бесед в голове короли троились, как мухи, а больше ничего не было.

Двести злотых Надиного отца безжалостно пожирала семья. Когда - то он был рабочим, теперь стал табельщиком на фанерной фабрике - выслужился. Но заботы, все так же окутывали его лицо, и когда день подходил к концу; он ощупывал кошелек и чуял, что заветная цель - сберечь что - нибудь под старость - становится все более зыбкой и туманной. И матери надоела беспробудная борьба за копейку, надоело постоянно - купаться в лавочных долгах, и она говорила грустно: придется работать Наде...

Шлякман принимал девочек. Шлякман имел одеяльную - фабрику и считал себя королем.

А постельного искусства. Ему казалось, что все говорят:

- У кого лучшие одеяла в мире? Конечно у Шлякмана.

Но никто все - таки этого не говорил, и фабрика была грязная, и жил Шлякман только за счет варварской эксплуатации. Девочек набирали пачками и начинали учить.

Уж очень прельщала возможность сшить хорошее платье, пойти в кино, погулять с изящными людьми, которые всегда увиваются около хорошеньких платьиц, - позвякивают своими бесчисленными погремушками... И в три месяца она овладела этим искусством. Тогда ей положили полтора злотых. Через несколько месяцев она стала получать два: это была высшая норма, и за эту плату две работницы должны были дать в день 15 одеял.

Она поднималась в пять утра, и в шесть ее руки уже бегали по станку. Она научилась быть стойкой на этой одиннадцатичасовой работе. Когда она приходила домой в половине шестого, она валилась на кровать и неподвижно устремляла глаза в потолок; перед взором бежали красные, синие, желтые одеяла, и все тело подергивалось тупой, непреодолимой болью.

Надя преодолевала усталость и, шатаясь, уходила в кино, на вечера к подругам, где всегда встречались люди, ищущие хорошеньких платьиц.

И тогда она снова столкнулась с политикой.

Надя боялась ее, как огня, потому что политика - это были большевики, и страшные и черные. Но политика сама пришла к ней – вечерами через танцы у подруг.

Это было время, когда в Лазенках дрались легионеры Пилсудского, а вольная Речь Посполита доживала свои последние дни в грузном министерском теле кулака Витоса. Тогда в Варшаве с Налевок и с Воли приходили чернолицые пролетарии к коммунистам и спрашивали:

- Пилсудский обещает нам лучшую жизнь. Отдать ему власть, что ли? Кто лучше - кулак Витос или бывший социалист Пилсудский?

А коммунисты разводили руками и не знали, что ответить. Тогда много было таких рабочих, которые пошли в легионы Пилсудского и на плечах вынесли его к власти. Одни сложили в бою головы, другие так навсегда и остались предателями своего класса, третьих,. которые не были ни первыми ни вторыми, потом еще ждала виселица. Но это было потом. А пока пан поручик ходил к молодым рабочим и говорил им:

- Хотите иметь хорошую заработную плату? Хотите застраховаться от безработицы? Хотите бывать задаром на вечерах, где много хорошеньких девочек? Идите в «Стрелок», боевой орден вождя нашей родины - маршала Пилсудского.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.