Хлебушка без корочки не бывает…

Я буквально обалдела. За что же так? Вышла и расплакалась от обиды. В театре в это время был руководитель нашей студии заслуженный деятель искусств Эмиль Мач, превосходный педагог и прекрасный человек. Ему-то я и крикнула:

– В этом театре я работать не буду, не буду, не буду!..

Решение мое было скорым, но твердым. Быстренько собрала все свои вещи.

Подходит Мач:

— Куда ты?

— Я ухожу и больше сюда не вернусь.

— Тебя уже зовут, иди, твоя сцена... Бедненькая, ты и не догадываешься, что каждого из нас раз по десять прогоняли с репетиции, когда мы, как и ты, мешали, а ты мешала работать, поскольку села близко к сцене, отвлекая внимание режиссера и артистов...

Надо сказать, что около четвертого ряда шла дорожка, и Смильгис там во время работы ходил.

Позже я поняла, что Смильгис иногда бывал умышленно резок, умышленно шел на какой-то взрыв, потрясение, чтобы потом царили на репетиции внимание и сосредоточенность.

Естественно, что меня уговорили, я вернулась: любовь к театру была уже столь велика, что отказаться от любимого дела было решительно невозможно.

Я выскочила на сцену с красными глазами. Смильгис ходил около меня кругами, чуть ли не заискивая. Демонстрируя свое расположение, он громко похваливал меня: «Хорошо, хорошо», – как будто все забыл, как будто ничего не случилось.

Молодые люди обижаются более глубоко, когда с ними обращаются незаслуженно резко. Я и сейчас, по прошествии многих лет, не убеждена, что Смильгис поступал правильно. Дисциплина в театре была замечательная, ходили тихо, не шумели, не перекрикивались, все были постоянно мобилизованы и работали с полной отдачей. Ради успеха спектакля могли, кажется, пролезть через игольное ушка.

Дисциплина и организованность проявляются прежде всего во внутренней сосредоточенности и собранности человека. Они приобретаются с годами, когда мы учимся сами справляться с собой. Ничуть не странно, что усталость проявляется в молодости больше, хотя, казалось бы, сил в эту пору хоть отбавляй. Потом, в зрелые годы и, надеюсь, позже, ближе к старости, все дается легче: спасают тренаж, отменная подготовка, тренированность и ритм, которые долгие годы определяли всю жизнь. В молодости сил и энергии много, но мы не умеем пользоваться ими разумно. Со временем учишься планировать – не в благих пожеланиях, а реально – свое . время. и свои усилия: утром сделать то-то, днем – что-то следующее, так, чтобы еще остались силы и на вечер. Однако сил требует не только вечерний спектакль, но и дневные репетиции: ведь именно в эти часы закладываются успехи будущего спектакля.

Мы, актеры, работаем в коллективе: в киногруппе или в театре. И должны подчинять свои интересы, свои творческие устремления коллективной воле, общему разуму, единой благородной цели. Даже если кажется тебе, что следует сыграть так, а не этак, ты должен тем не менее согласовывать свои представления с общей идеей произведения, с общим замыслом, который воодушевляет твоих товарищей по творчеству.

Индивидуализм – не индивидуальность, которую следует бережно хранить. И это касается не только театра, но и будничной нашей жизни. У меня вызывает возмущение пренебрежительное или по крайней мере невнимательное отношение к тем, кто рядом. В автобусе, трамвае, троллейбусе я вижу немало индивидуалистов, которых точнее было бы назвать эгоистами. К сожалению, чаще всего это женщины. Они, видимо, полагают, что им в жизни досталась самая трудная доля, и потому не сдерживают себя, не желают сдерживать, распускают свои нервы и тем самым портят настроение всем окружающим.

Я думаю, как важно беречь людей. И дальних и близких. Не срываться, если на работе нелады, если устал в дороге, в очереди. Не шлепать подвернувшегося некстати сына, не кричать на дочку, испачкавшую скатерть.

Увы, и я не выдерживаю. Перегрузки расшатывают нервную систему. Но злость всегда некрасива, она унижает нас, сокращает жизнь нашим близким. Нельзя опускаться до уровня склоки ни на работе, ни в магазине, ни в переполненном утреннем автобусе.

Эта раздражительность, почти зло ба – самое отвратительное, что угнетает меня более всего. Если бы женщина, срывающаяся, несдерживающаяся, только знала, какой некрасивой она становится, как непривлекательна она в эти мгновения!

Порой мне говорят, что я слишком много времени отдаю выполнению общественных обязанностей. И в самом деле – уже восемь лет подряд избирают меня коммунисты секретарем партийного бюро театра. Естественно, что это во многом определяет мою жизнь и мои профессиональные устремления. Очевидна повышенная ответственность, с которой я должна относиться к делу, к миру нашего театра. Вот, допустим, меня отпускают из театра на пару месяцев для съемок в кино. В таком случае актер обычно приходит в театр только на свои спектакли, мне же приходится бывать не только на партсобраниях, на заседаниях партбюро, я должна держать в поле своего внимания все, что происходит в театре. Помнить, что надо сделать, куда сходить, с кем побеседовать. А коллектив театра – свыше трехсот человек.

Но у меня есть и другие заботы – уже пятнадцать лет работаю во Дворце культуры завода ВЭФ. Я там бываю, разумеется, не каждый день, но стараюсь оказать посильную помощь, прежде всего советом, профессиональной консультацией. Кстати, я против укоренившейся практики, когда народным артистам дают пятнадцать общественных поручений – и члены редколлегий они, и члены худсоветов, и члены комитетов