Наваждение, обман чувств, мираж. Удивительно долгий, неимоверный сон. Не могла так быстро, так внезапно, так необъяснимо свернуться, истлеть, растаять вчера еще огромная империя. Свестись к задымленному, прокуренному, оторванному от всего мира уголку гостиной Архангельского коммерческого клуба, где доживает последние часы его ставка – резиденция главнокомандующего и генерал-губернатора Северного края.
Он смотрел в яростные, сумасшедшие глаза Чаплицкого, и в его душе поднималась вялая ненависть. Но звонко тарахтящая боль в виске сразу смиряла ее, и он вновь погружался в зыбкую сумерь нерешительности, боязни, мистической надежды на какое-то чудо.
– Что же делать? – неожиданно для себя сказал он вслух. Громко.
И в этом крике души – сигнале полной потери воли, признании своего бессилия и непонимания происходящего – было такое предречение гибели, распыла, исчезновения, что смолкла на миг обычная штабная суета. Даже телеграфный аппарат Бодо остановил свой беспрерывный щелк и неутомимое кружение бумажных лент.
И электрический ток ослаб в лампах, будто сигнала ждал. Померк, пожелтел свет, яичным болтуном тревожно сгустился в прозрачных колбочках, накалил в них докрасна проводки и погас совсем.
Забегали, зашаркали адъютанты, упал в темноте стул, кто-то зашибся и коротко, зло ругнулся, шелестели во мгле бумаги, и в темно-фиолетовых намерзших, задышенных окнах стал все яснее и пугающе проступать багровый отсвет далекого пожара.
– Свет! Принесите лампы! К командующему свечей! – гукали, перекатывались по дому голоса, надсадно кричал в телефонный рожок кто-то из офицеров:
– Почему нет света? Что с электричеством? Дайте срочно свет!..
Золотистые дымящиеся овалы керосиновых ламп и выражение радостного облегчения на лицах у всех, как у перепуганных детей, выведенных из темноты. Брошенный на крюк телефонный наушник: «Электростанция забастовала, рабочие разбежались!»
– Что же делать? – уже тихо, растерянно повторил Миллер, и было ясно, что он не ждет совета или помощи от присутствующих: ему нужна была подсказка сверхъестественных сил, способных разрушить этот длящийся горячечный кошмар ухода в небытие.
Угревшийся у голландской печи лесопромышленник Зубов, единственный штатский в кабинете, терпеливо помалкивал. Но после слов Миллера он вдруг сварливо сказал:
– Это вы, господин губернатор, должны сказать, что нам делать! Вы так яростно настаивали на передаче вам диктаторских полномочий, что я пошел на неслыханную меру: как вице-премьер, я распустил демократическое правительство Северного края! А вы за девять дней неограниченных полномочий ничего не сделали, чтобы переломить обстановку на фронте! Мы, конституционные демократы...
– Замолчите! – свистящим, тонким голосом закричал Миллер. Он вскочил с кресла, затопал ногами и закричал еще пронзительнее, и криком этим он душил в себе страх, отчаяние и тонкую свиристящую боль в виске. – Замолчите, презренный либерал! Вы, вы, вы, сытые, праздные, тщеславные болтуны, довели Россию до гибели! Это не большевики, а вы раскачали устои монархии! Вам была нужна конституция! Вы требовали Думы и Учредительного собрания! Вам была невыносима династия Романовых! Вас не устраивали правительство и армия! Вы все получили теперь – все, чего добивались! Вы развратили народ неосуществимыми посулами и хотите, чтобы мы платили за ваши обещания! Так помалкивайте по крайней мере! Иначе я сейчас же прикажу конвойному взводу расстрелять вас во дворе!..
Миллер обессиленно упал в кресло, и в наступившей тишине вдруг раздались одинокие отчетливые аплодисменты – это светил горячечными глазами, весело смеялся, хлопал в ладоши Чаплицкий:
– Браво! Прекрасно сказано! Если вы мне разрешите, господин командующий, я могу освободить от хлопот конвойный взвод. С удовольствием и очень умело я управлюсь в одиночку с этим ответственным и полезным делом! Разрешите приступить?..
Зубов испуганно нырнул в полумрак, подальше от этого сумасшедшего. А Миллер недовольно покосился на Чаплицкого, сглотнул несколько раз, умеривая дыхание, и негромко, но твердо скомандовал:
– Генерал Марушевский, приступайте к эвакуации на Мурманск. Абсолютно секретно. Нельзя поднимать панику в остающихся частях...
И мгновенно возникший вал безудержной паники общего бегства неостановимо покатил к причалам торгового порта.
Красноармеец Тюряпин до войны жил в теплом южном городе Ростове. А работал грузчиком на хлебных ссыпках компании «Братья Вальяно». Любил он солнце, огромные сахарные арбузы и веселую жизнь портовой вольницы, не признававшей и не терпевшей над собою никакого начальства, кроме артельного старосты. И когда в августе четырнадцатого года околоточный надзиратель вручил ему мобилизационный лист, купил он на прибереженный для зубов золотой империал ведро водки, свиной задок, четыре пшеничных каравая и мешок – бездонный «ламтух» – с арбузами. Товарищи по грузчичьей артели чинно приняли угощение, степенно покалякали на прощание, обняли крепко – до костного хруста – и дали твердое наставление: на фронт не ходить нипочем.
– Не твое и не наше дело, – заверил артельный батько. – Пущай Вильгельм с Николой сами разбираются, раз кашу заварили...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.