Как гибнут наши братья

Старый тюремщик! Передавая яд, он почти нежно сказал:

- Не ты первый, браток. Помолился бы сперва богу. Так оно легче с молитвой - то. Скажи. Господи. Не могу страдать сверх сил моих. Прими душу раба твоего»... И не пиши, браток, ничего о смерти и - как яд этот достал. Не то - сгонят меня, а дома пятеро...

И торопливо, широким крестом благословил меня.

И так, я не первый. Не мне первому облегчает странный тюремщик, имя которого да будет безвестным, невыносимые страдания.

МИЛАЯ сестренка. Может быть, он, тот же странный тюремщик, доставит тебе и друзьям эти записки, и мне хотелось бы, чтобы вы знали, как это началось.

В Карпатах рвались, вихрились снежными тучами, застилали долины сугробами горные ветры. Шел декабрь.

В карцере не топили. Окно было полуразбито. Я лежал в халате на ледяном полу. Тело горело. Помню, переворачиваясь, я отдирал примерзавшие к полу бока халата. В сердце и под нервами горел белый ровный огонь.

В полночь, может быть - под утро, проснулся. Все тело, каждая частичка его ждала нестерпимо влаги.

Через снежные дымки в окно карцера падал лунный свет.

Я прильнул к полу, стал лизать обледеневшую грязь.

В дверную щель за мною следил часовой, молодой солдат, - должно быть, украинский крестьянин.

О том, что он следил за мной, я догадался по его вопросу, в котором прозвучало почти братское сострадание:

- Помираешь, должно, паря?

- Воды... слабо попросил я.

Парень молчал, - что - то соображал, потом сказал:

- Нету, паря, воды... Ночь теперь... Снегу, может... Облегчает он, снег - то.

- Дай, дай милый...

Через минуту он бросил два снежных кома. Один, рыхлый и крупный, раскололся на части у моего лица. Я прильнул к холодной, чудесней, несказанно - желанной россыпи.

КАК видите, смерть не одолела тогда моего железного организма. (Увы, он был железным). Страшный карцер и жуткие ночи не принесли смерти. Они лишь непоправимо искалечили организм.

Итак, смерть не пришла. Сегодня я вызову ее.