— Не хочу говорить вам комплиментов, но не могу не сказать: молодцы вы все-таки, милостивые государи. Сколько бодрости, задора, воли. Именно воли. Молодежь, возглавляемая комсомолом, бодра, энергична, упорна. Нет у ней той хандры и грусти, которая в свое время даже культивировалась в молодежи, как эдакая будто бы национальная черта. Вам смешно, а в мою молодую пору модно было даже покашливать, дескать, у меня — кхе-кхе-кхе — туберкулез. А этому туберкулезнику только кули с солью на пристани таскать. Видал я таких.

И сейчас же, хитро пощурившись, приводит пример:

— У меня, знаете ли, был вчера забавный случай. В московской пятьдесят шестой школе. Выходит на сцену эдакий господин лет четырнадцати, ершистый, лицо точно обрызгано веснушками, и так заговорил, будто Плевако — был такой на Руси адвокат. Неважно, что слова путал, главное, говорил с такой уверенностью, с таким зарядом, что и меня захватил. Так-то...

Помолчали.

Задумчиво посмотрел в окно, на пустынный переулок.

— Да-а, большие, большие у вас перемены, столько нового, интересного. — И как бы подчеркнул: — Такие перемены могут только рождаться в атмосфере невероятной энергии.

Мы, разумеется, тоже все молчали. Слушали. Записывали. Запоминали. И только Морковка отважилась перебить нашего маститого собеседника:

— А вы Ленина знали?

— Владимира Ильича? — Лицо .Горького стало задумчиво. Воспоминания на миг как бы разгладили на нем глубокие морщины. — Знал, знал. Как же. Вот человечище-то был. — И вдруг сказал: — А он здесь, в этой квартире, у нас бывал... Вместе Бетховена слушали — Нет, не самого Бетховена, конечно. — С этим уточнением он адресовался прямо и Морковке. — Пианист Добровейн бетховенские пьесы играл. — Он встал, открыл дверь в соседнюю комнату. — Вон на том рояле. Хорошо играл Добровейн. А мы, Екатерина Павловна, Ленин и я, слушали. Владимир Ильич сидел, кажется, в том вон кресле...

Он показал в глубину соседней комнаты, и все мы спрессовались в двери, желая увидеть, в каком именно кресле сидел Ленин. Но не увидели. Кресло было несколько в стороне.

Горький улыбнулся.

— Хотите кресло посмотреть? Ничего особенного, обычное старое кресло. Ну, пойдемте.

Он встал, и мы прошли в столовую, где уже нам известная маленькая симпатичная женщина стелила на стол скатерть. Это была просторная гостиная. И лампа со стеклянными висюльками плавала над квадратным столом. Несколько акварелей на стенах. Большой рояль. На крышке — странные деревянные игрушки — черти, полицейские с оскаленными зубами.

— Это щелкунчики, — пояснил наш хозяин. — Орехи колоть. Может, кто видел балет «Щелкунчик», так вот такие щелкунчики.

Некоторые из нас не выдержали и присели на то кресло, в котором сидел Ленин. В обычное резное кресло, каких было много в староинтеллигентских квартирах прошлого века, обитое выгоревшим зеленым плюшем. И, стыдно признаться, нам всем страшно хотелось в это кресло хотя бы присесть. А Горький стоял в дверях, смеялся, откровенно и весело так смеялся. Потом как-то особенно задушевно сказал:

— Хороший человек был Владимир Ленин, мало таких людей жило на земле. — И из слова «хороший» выкатились увесистые, круглые, как бублики, «о».

Два часа продолжалась встреча. Два часа и пять минут — точно засекли для себя все мы. Разумеется, мы напомнили Горькому обещание приехать к нам в Тверь встретиться с тверскими комсомольцами, познакомиться с нашими фабриками, заводами и, разумеется, напомнили о его обещании взять литературное шефство над «Сменой».

— Думаете, л у вас не бывал? — ответил он. — Бывал. Тверь знаю. Хороший город. Знаю, что козлами вас, тверяков, именуют и что вы утверждаете, что Тверь старше Москвы. Насчет козлов-то, разумеется, я не судья, а насчет возраста Твери — так оно, -кажется, и есть. Я ведь однажды целую зиму прожил в Тверской губернии. Со своим приятелем-лаборантом, он на бумажной фабрике у купцов Кувшиновых работал. Сперва-то они ко мне ничего относились, в общем-то были неглупые промышленники и вроде бы будущее видели. И все-таки потом весной Кувшинов меня вместе со своим приятелем попросил. Не сошлись взглядами на рабочий вопрос. Ну, я на него не сержусь, не осуждаю. Каждая птица поет тем голосом, какой ей природа дала... Так-то. Вопросы есть?

Мы понимали, что неудобно продолжать беседу в передней. Знали и пословицу «Не бойся гостя сидящего, бойся гостя стоящего». Морковка этой пословицы, видимо, не знала и угостила хозяина таким вопросом:

— А кто это Екатерина Павловна, которая нас в квартиру не пустила?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.