– Они думают, что облагодетельствовали нас этими жалкими пособиями, – продолжает Билл, делая особое ударение на слове «они».

Они – это предприниматели, американское правительство и законодатели в конгрессе, считающие безработицу чуть ли не нормальным явлением, узаконившие ее, поставившие 15 миллионов американцев в эту страшную, стынущую на ветру очередь.

Пятьдесят восемь долларов... Я знаю, что, по американским масштабам, это крохи, зачастую не покрывающие даже плату за квартиру. Но Билл, словно боясь, что его не дослушают, начинает перечислять, загибая пальцы:

– За койку в ночлежке на 3-й стрит я каждую неделю плачу 35 долларов, по 5 долларов за ночь. Остается двадцать восемь. Что такое эти 28 долларов? Пара ботинок стоит 50 – 80 долларов, вот этот шарф, – он показывает на шею, – стоит-26 долларов. Его подарил мне отец, когда был еще жив, – тихо добавляет парень. – Самое дешевое пальто в магазинчиках, где торгуют подержанными вещами, стоит 60 долларов. А ведь надо еще и что-то есть каждый день.

– Как же тебе удается сводить концы с концами? – интересуюсь я.

– Да вот, перебиваюсь случайными заработками. То мусор вытащишь из ночлежки, то владелец какой-нибудь лавочки попросит разгрузить машину с продуктами. Приходится и улицы подметать. Тут вот подрядился мыть полы в общественном туалете...

– А специальность у тебя есть?

– Я инженер-физик, – сказал Билл. – Когда учился, мечтал о научном поприще. Моя дипломная работа была признана одной из лучших на курсе. Словом, пока был жив отец, худо-бедно, а денег хватало и на жизнь и на оплату учебы. Отец работал механиком в автомастерской. Дела у хозяина шли неплохо, он даже подумывал о расширении дела. Но неожиданно все лопнуло. Хозяин обанкротился. Отец оказался на улице. Первое время он как-то держался, аккуратно ходил на биржу отмечаться, не терял надежду, что удастся найти работу, что все еще поправится, все будет хорошо. Он очень верил в нашу страну, вернее, в тот миф об «обществе равных возможностей», который столь умело создают пресса, радио, телевидение. «Любой американец, если очень захочет, может стать миллионером! Любой американец может стать президентом!» – зло передразнивает кого-то Билл. – Теперь в эти сказки уже никто не верит. А отец верил. Я думаю, это и помогало ему держаться... Отец рассчитывал подработать и выплатить хотя бы взнос за квартиру. Но работы все не было. Сбережения таяли. За неуплату хозяин выкинул нас на улицу. Пришлось нам из нашей трехкомнатной квартиры перебраться в каморку на 17-й стрит. Той же осенью отец сильно простудился, подрабатывая в порту. Он слег и подняться уже не смог... Денег на лечение не было. Вы знаете, сколько стоят лекарства? А во сколько обходится каждый визит к врачу? Страшно вспомнить, как однажды, когда отцу стало совсем худо, мать собрала последние деньги, продала кое-что из вещей и уложила-таки отца в больницу. Через неделю оттуда позвонили, сказали, что пора вносить плату за лечение. Деньги кончились. Никакие уговоры не помогли. Матери пришлось забрать отца домой. Вернулись оба бледные, как-то сразу постаревшие.

– Однажды я вернулся домой, – продолжал Билл, – матери не было. На столе лежали записка и смятая пятидолларовая бумажка. «Родные, простите меня, – писал отец. – Это все, что у меня осталось. Дальше жить нет ни сил, ни возможности. В пособии нам отказали. Прощайте». Он бросился с Бруклинского моста, как это делают многие самоубийцы. Его труп выловили на третий день. Он был страшен: черный и распухший до неузнаваемости. На последние деньги мы его схоронили. Я в то время как раз заканчивал учебу. Мать полгода была сама не своя, потом слегла. Однажды ночью я услышал страшный крик. Мать хваталась за грудь, от боли рвала на себе волосы. Внезапно выпрямилась и затихла...

Помолчал. Потом спросил:

– Знаете, сколько писем я отправил в различные лаборатории, фирмы, институты и агентства? А сколько ботинок стоптал в поисках работы? Отовсюду приходили вежливые отказы: «Уважаемый мистер Стивенс! К сожалению...» – ну и все, что в таких случаях пишут. Изысканная вежливость! – Билл смачно сплевывает на тротуар, приплясывает на месте, энергично растирает уши, щеки, нос...

С наступлением сумерек ветер усиливается, поземка метет все сильней. Клетчатый плед у пожилой дамы стал совсем белым, точно саван на покойнике. Крючковатый нос старика, стоящего сзади, совсем загнулся книзу, напоминая сосульку. Губы превратились в фиолетовые, еле видимые полоски. Он сгорбился и беспрестанно кашляет.

– Боюсь, что и меня ждет такая же участь, – тихо произносит парень, кивая на соседа. Тот вздрагивает, будто от удара плетью, еще ниже наклоняет голову.

– Страшная, жуткая безысходность, – продолжает мой собеседник. – Позавчера в этой самой очереди ножом перерезал себе вены один бедняга. Лет тридцати, не больше. Я ужаснулся, когда увидел его лицо. Мертвый, он улыбался. Тихая и добрая такая улыбка. Ни злобы, ни ожесточенности, ни страдания на лице. Как будто ушел он от всех невзгод и несчастий в мир лучший, счастливый, где будет ему наконец сытно и тепло. Эта его улыбка потрясла меня до глубины души. До сих пор она перед глазами. Она – и лужа черной крови на тротуаре.

«На сегодня распределение мест закончено. До завтра. Спокойной ночи, друзья!» – хрипло пролаял установленный над дверью громкоговоритель. Запорошенная снегом очередь дрогнула, заколебалась, стала распадаться...

– Не помнишь, каким по счету был тот парень, перерезавший себе вены? – спросил я.

– Кажется, тридцать четвертый, – бросил через плечо Билл. Повернулся, плотнее заматывая шарф на шее, и зашагал прочь.

– До завтра, приятель! – вдогонку крикнул я. Он не ответил.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.