Поначалу все шло прекрасно. Филипцев быстро вошел в подвздошную область, выделил вену и артерию. Настало время вскрыть берлинский контейнер. Вскрыли. Почка была защищена тройным слоем полиэтилена и, судя по ее внешнему виду, находилась в прекрасном состоянии. Не теряя ни одной секунды, хирурги принялись за анастомоз (соединение сосудов швами). Работали быстро, без лишних разговоров. Да и о чем особенно говорить, если все идет как надо и каждый Из них прекрасно знает свою хирургическую, роль? Филипцев ведет, он здесь первая скрипка, Порядин и Слепцов ассистируют. Но отвечают за исход операции все трое в одинаковой степени.

И эта равная ответственность не позволяет ни одному из троих расслабиться хотя бы на мгновение, отвлечься от того, что происходит на операционном столе. Ни одна из человеческих проблем не была сейчас для них выше их дела. Они дрались за жизнь. И, простояв рядом с ними пять часов без перерыва, я почувствовал, как трудна эта схватка и как хрупка жизнь, во имя которой она велась.

Мышление врача во время операции – это беспрестанный анализ десятков самых различных данных: показаний приборов наркозной аппаратуры, реакций организма больного на хирургическое вмешательство, состояния тканей, собственной работы, результатов лабораторных исследований крови, поступающих во время операции. И пусть все трое заняты только своим делом, они обязаны контролировать друг друга, следить за логикой операции, предвидеть последствия каждого своего шага. И еще, как бы ни было им трудно сдерживать эмоции, они должны уметь себя перебарывать. Для того, чтобы не нервировать других.

В какой-то момент Павел вдруг, не отрывая взгляда от стола, проговорил:

– Уберите музыку.

Я прислушался – где-то неподалеку действительно звучал «Маяк».

— Это приемник у девочек в сестринской, – пояснил кто-то.

— Я прошу – уберите музыку... – И тотчас снова о деле: – Боря, еще протамин и свет сюда, на мою левую ладонь, пожалуйста.

Пока все шло нормально. Тишину операционной время от времени нарушали резкие, свистящие разряды электроножа, металлическое звяканье инструментов, короткие фразы, даже не фразы, а их обрывки, какой-то словесный «пере-пае», понятный только им одним.

Филипцеву удалось довольно быстро состыковать основные почечные сосуды с артерией и веной, пустить кровоток. Бледная, чуть розоватая почка оживала на наших глазах. Через две-три минуты она наполнилась кровью, сделалась матово-вишневой: она «включилась», работала. Главное было сделано.

И тут вдруг этот сосуд. Небольшой, диаметром миллиметра два с половиной всего, сосуд когда-то питал нижний полюс трансплантата, без его включения в кровоток орган останется неполноценным, ибо какая-то его часть будет лишена кислородного питания, подававшегося прежде через этот крохотный сосуд. На хирургическом языке это называется частичный инфаркт. Зарубежные хирурги в подобных ситуациях рекомендуют просто-напросто перевязывать сосуд: хлопот с его включением много, а эффект незначителен, считают они. Но советские ученые освоили метод, позволяющий соединять сосуд с кровеносной системой. Для этого надо лишь найти где-то поблизости от нового местоположения почки сосуд равного диаметра. И Филипцев ищет, еще и еще раз прощупывая ткани. И, найдя его, Павел ювелирными стежками сшивает сосуды конец в конец.

Вновь поражаюсь его спокойствию, с которым он это делает. Только потом, когда все было позади, Павел рассказал, что не один раз за время операции имел человеческое право взорваться: то под рукой не оказалось хирургических нитей нужного размера, то лаборатория задерживала результаты свертываемости крови. А тут еще диффузное кровотечение из тканей, которое никак не хотело останавливаться. И поэтому анестезиологи сменили на капельнице пять ампул с кровью. Это много, но что же делать, если не удается быстро найти все кровоточащие сосуды? А найти их необходимо, «ушиваться» можно только после полного гемостаза, иначе будет гематома, а значит, повторная операция.

Они заканчивают около двух ночи. Умываются и идут вниз, в ординаторскую. Молча сидят на диване, отходят. Потом Павел говорит, что надо где-то достать молока. Порядин спрашивает:

— Зачем?

— Пить, понимаешь? Молока хочу, много молока!

Он садится за телефон и обзванивает этажи. Наконец, молоко нашлось у кого-то из дежурных сестер. И он пьет его прямо из бутылки, холодное, с мелкими плавающими в нем льдинками.

Через два месяца я шел по знакомому коридору клиники. В холле за журнальным столиком сидел Семеон Мунев и листал «Крокодил». Увидев меня, он встал, улыбнулся и шагнул навстречу.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.