«И воля случая, и собственная воля»

Непосредственно о себе. У меня не было другой работы, кроме литературы, которая дала бы мне какие-то другие знания о мире. Так уж сложилось. Но все же у меня, как и у всех, наверное, были детство, юность – и я пишу об этом. На пороге взрослой жизни мое поколение подстерегала война – мог ли я пройти мимо темы войны? Было обретение взрослости, старение – это тоже мои постоянные темы. Жил в деревне, встречал много интересных людей; люблю охоту, рыбалку – отсюда темы деревни, природы. И вместе с тем я коренной москвич, до боли люблю свой город – темы города.

...Долгое время не сомневался в том, как пишу. Не о чем, а как. Вся структура долгописи мне органически чужда. Я уже писал об этом и не раз говорил на встречах с участниками литературных кружков: у меня короткое дыхание, я спринтер, а не стайер, и не случайно я работаю в жанре малой прозы.

Изучение жизни или материала в общепринятом понимании означает для меня утрату творческого запала. Мне надо столкнуться с материалом, чтобы тут же обрести свободу от него – отдать его моей фантазии. Но все же я всегда писал о подлинной, непридуманной жизни, которой жил, которую видел. Я не посягал на выход из ограниченных пределов личного опыта.

Была работа над сценарием «Чайковского» – сложная, мучительная. Что-то отвергалось режиссером, что-то принималось. А в итоге за бортом оказался наиболее «мой» кусок, отражающий мою индивидуальность. Вот тогда и произошел скачок, для которого, конечно, я к тому времени уже созрел. Перестал подчиняться «его величеству факту» – и дал полную волю фантазии, сочинительству (не надо пугаться этого слова). Так появилась повесть «Как был куплен лес», потом – «Когда погас фейерверк». О странных, заочных отношениях Чайковского и фон Мекк, о «романе невидимок», как их издавна называли.

Начался самый счастливый для меня период в литературной жизни. Я вышел на проблему творчества. Чайковский, Дельвиг, Рахманинов, Анненский, Тредиаковский... «Царскосельское утро» – о них.

– Но ведь историческая личность требует большой приверженности факту, как с этим?

– Сейчас много об этом спорят, можно спорить и со мной. Но я глубоко убежден, что в художественном произведении важна не точность отдельного факта, а точность понимания, ощущения человека.

Если я пишу о Бунине, то глупо навязывать ему тему самопожертвования. Но у Бунина были удивительно обострены все чувства. Он видел больше звезд на небе, он за версту слышал свист сурков в поле. Поэтому я сочинял такого Бунина. Для меня было оправданней, чтобы Иннокентий. Анненский погибал на пути в Царское Село, чем возвращаясь оттуда, что было на самом деле. Поэтому я легко пожертвовал этой жизненной правдой. Но было бы дико, если бы он у меня умер, скажем, от насморка в своей постели.

Да в чем, собственно, вопрос? Что, Пушкин, не знал, что Сальери не отравлял Моцарта? Прекрасно знал, но он не побоялся придумать такую ситуацию.

...Я вышел на проблему творчества. Ведь каждое поколение все само для себя открывает. Зачем я в мире, как воплотить этот мир? Мои герои – творцы. Это реальные люди, в их биографиях, судьбах можно проследить, как решаются эти вопросы. Извечная тема «понимание – непонимание»; почему современники так бывают равнодушны, глухи к творцу?

Каждый стремится продлить себя за пределы земной жизни. Но и каждый творец желает быть услышанным сегодня, сейчас – пока жив.

– Раз уж речь зашла о творчестве, о поколениях, то что бы вы могли сказать о наших начинающих прозаиках? Может быть, на примере последнего Общемосковского совещания молодых писателей, где вы вели семинар?

– Ну что же, талантливые ребята, очень честные, стараются идти своим путем. Все пишут из своего опыта. Почти все герои молодых хотят достойной, широкой, смелой жизни.

Но вот что обращает на себя внимание. Никто из героев этой жизни не добивается. Какой-то он дрябловатый, слабый: его частенько бьют, унижают, проявляют к нему жестокость, а он абсолютно не может за себя постоять. Иногда это оправданно, потому что герой – молодой человек, которого защитили от жизни: нет опыта. Об этом и пишут – нет опыта.

Может, это еще и реакция на бытовавшего волевого героя, который всегда всего добивался.

В целом думаю, что надо поскорее овладевать ремеслом. Ведь ремесло – это не только собственное лицо, владение делом: начало, концовка, построение сюжета. Самое главное в ремесле – причастность к культурной части строения человеческой истории и духа, что намного сильнее маленького личного опыта. Культура выносит человека в иной ряд душевной жизни, и, только попав в нее, приобретаешь реальное видение современности.

, – Кокой вы видите свою дальнейшую работу и слушались ли вы советов типа «вот это место надо переписать и тогда будет здорово»?

– У меня раньше была привычка делать необычайно прямые, морализирующие концовки. Поэтому, когда мне критики, и не только критики, объяснили, что это дурной тон, я от них отказался. Не знаю, может, я и сам бы пришел к этому, но, во всяком случае, не скоро. Помню, как я колебался и мучился, когда редактор предложил мне убрать конец у «Молодожена». А потом увидел: действительно рассказ стал несоизмеримо лучше. Тогда я смело отколотил конец и у «Веймара».

Пока меня крепко держит интерес к прошлому, проблема «понимания – непонимания». Хочется разобраться в сегодняшнем часе истории. Хочется понять современную душу мира, что сегодня являет собой человек?

«...Моя жизнь заслуживает одобрения лишь как черновик» – с этим невозможно да и не нужно спорить. Это внутренний мир писателя, его самооценка, на которую он один лишь имеет право. Для человека творческого неудовлетворенность собой всегда означает поиск, мучительный и счастливый, который выдерживают только очень сильные люди. В этом постоянном поиске, постоянном споре с собственным «я» и рождается проза Юрия Нагибина.