Гудят пароходы

— Ни отца, ни матери; мать все в разъездах: гастроли, дороги... Отец строчки не пришлет. Хоть бы ты ему написал. Родной ребенок! Я уж ему вырезку из газеты послала, статью, где одна девушка пишет, что хотела бы увидеть хоть раз своего отца, что он за человек?

Мама плачет и накладывает мне варенья.

— Ну, а ты-то как? Ой, похудел, похудел!

— Я напишу ему, — говорю я твердо.

Я ложусь спать в зале на продавленном диване. Мама накрывает меня старым пальто и шепчет:

— Спи, отдохни. Я живо обернусь.

Я засыпаю и слышу, как мама месит тесто, как чмокает во сне Аленушка.

Меня будят грохот и плач.

На полу лежит девочка под моим рюкзаком. Я вскакиваю, поднимаю ее и вижу... свою сестру, только очень маленькую. У нее такое же выражение лица, как у сестры, когда она ревела в детстве. И нос так же сморщился, а глаза зеленые. Увидев незнакомого дядю, Аленушка ревет еще громче.

— Здравствуй, Аленушка, — говорю я ребенку — Ведь это я, твой дядя. Я выхожу в столовую и за столом вижу лысого старика с голубыми глазами и серыми усами. Он медленно сворачивает блин.

— Здравствуйте, дедушка! — говорю я бодро и громко.

— Здравствуйте, — отвечает дедушка. Глаза его сияют. — С приездом вас. — Он протягивает мне холодную костистую ладонь цвета дубовой коры.

Я помню своего дедушку высоким, сухощавым, с чапаевскими усами, а теперь он сутулый, мешковатый, и глаза у него выцветшие, будто водой их разбавили.

— Как доехали? — Он улыбается робко, точно извиняется.

— Хорошо, отлично! — говорю я громко. С дедушкой мне хочется говорить громко.

Дедушка стоит и улыбается. Я стою между дедом и правнучкой и не знаю, что делать и говорить. Если бы мама была, она бы живо все привела в движение, каждому бы что следует подвинула, подала.

— Вы надолго? — спрашивает дедушка и не садится.

— Садитесь, дедушка, — говорю я. — Я ненадолго, дедушка.

Мы пьем чай. Аленушка уже освоилась и забралась мне на колени.

Я смотрю на дедушку и вспоминаю его за работой. Он много работал. Косил, молотил хлеб, рыл землю. У него и сейчас ладони не распрямляются, так привыкли к лопате, к лому.