Город мастеров

Ковернинский район – родина «Хохломы» – соседний с Городецким. Село Хохлома стоит на Узоле, в ее верховьях, Городец ниже. До Узолы рукой подать. Что общего между двумя промыслами? Свободный рисунок краской по дереву – вот и все, пожалуй. Дальше – различия: у «хохломы» всего три краски, от силы четыре. У «городца» – любые. Для «хохломы» птица – редкость, исключение, для «городца» – правило. А уж Городецких коней, всадников в цилиндрах среди хохломской «травки» представить невозможно. Да и начинался «городец» в отличие от «хохломы» не с? плошек, а с донец.

Удивительная вещь – эти донца. Ведь просто сиденье, обыкновенное сиденье прялки со специальным углублением в копыле, куда вставлялся длинный гребень. Но художник-самоучка превращал эту похожую на лопату без черенка доску в картину. Сюжеты деревянных картин были бесхитростны: карета с барыней, всадники с саблями в руках, охота...

Я видел попытки возродить эти сюжеты и в экспериментальной лаборатории фабрики, где Фаина Никифоровна Касатова рисовала «Свадьбу» – сюжет для панно, по форме напоминающего донце. Видел и панно Лидии Федоровны Беспаловой. праздник, разодетые «по такому случаю» взрослые, дети с флажками. Праздник современный, но столько в нем традиционно Городецкого, наивного, простодушного!

Один из недавних выпускников Московского училища художественных промыслов имени Калинина, работавший на Городецкой фабрике, показывал мне свои работы, явно экспериментальные. Вот один из его сюжетов: два космонавта сидят за столом друг против друга в кабине звездолета, над ними – круглые городецкие часы. Оба в скафандрах, но на ногах что-то вроде русских полусапожек, сами круглолицые, румяные, а на стол так и просится дымящийся самовар. Традиции и современность? А может быть, просто безвкусица? Есть все-таки грань, определяющая, что можно рисовать, а что нельзя? Когда в Москве, в НИИ художественных промыслов, Аристарх Евстафьевич Коновалов попытался было нарисовать «настоящего» коня – с густой гривой, богатырской шеей, богатой сбруей, кто-то из искусствоведов сказал ему: «Слушай, в Москве художников – и плохих и хороших – несколько тысяч, а вот го-родецких коней умеют писать только в Городце».

Нет четкой грани. Чувство меры, природный вкус водят рукой художника, его тоненькой кисточкой. Я смотрел, как работают художницы экспериментальной лаборатории – Беспалова, Столесникова. Соколова. Словно стихи пишут. Пятнадцати ученицам передали они секрет своего мастерства, создали так называемую «авторскую группу». Члены ее имеют право, заканчивая рисунок, ставить под ним свою подпись, число и год. Своего рода Знак качества.

Надежда Столесникова рассказывает о своем житье-бытье, а рука

ее тем временем делает два плавных, округлых движения – возникает лирообразный контур: две крутогрудые птицы соединились клювами. Это центр рисунка. Затем подмалевок, и под конец разживка белилами. Легкий

нажим кистью – и появляется на птичьем крыле перо. Если нажать в

середине мазка, то перо будет длинным и острым, как осока

...И точное движение ножа

А ведь роспись не единственный и не самый древний промысел городчан. Достаточно одного взгляда на дом редакции «Городецкой правды» или на соседний, тоже весь в резьбе, одноэтажный домик, чтобы понять: здесь жили резчики. Первоначально и донца были резными, инкрустированными. Позднее то место, где бы должен быть вставленный кусочек мореного дуба, стали просто закрашивать темной краской. Так отмерла инкрустация. А потом и вообще отказались от резьбы – рисовать и быстрее и легче. Но в плавном изгибе шеи и спины Городецкого коня по-прежнему угадывается уверенное и точное движение острого ножа.

Возле двери в комнату резчиков экспериментальной лаборатории – прислоненный к стене кусок мощного черного ствола. Это мореный дуб. Когда весной разлившаяся Узола размывает свои берега, дубы сползают в воду. На дне реки стволы лежат десятилетиями, чернеют, становятся твердыми.

Резчик Валерий Зеленин подарил мне зеленовато-черный, отполированный кусочек мореного дуба – отличный материал для инкрустации. (Из такого же кусочка сделана птица на его панно – нет, никакая краска не заменит «живого дерева».) Показал набор своих инструментов – длинный «патронташ» с отделениями для всевозможных ножей – косяков, клю-карз, стамесок – прямых, круглых, узких, широких. Все инструменты он делает сам, а где же иначе взять? Резьба на фабрике «Городецкая роспись» пока еще эксперимент, резчики – почти кустари.

Их всего трое, резчиков, – Логинов, 12 лет назад возродивший на фабрике это старинное ремесло, Колов и Зеленин. Они посылают свои прекрасные работы на конкурсы и выставки, получают призы и дипломы, но что могут сделать три резчика? Чтобы поставить производство резной продукции на промышленную основу, нужен цех.

Андрей Колов говорит:

– Резчиков в Городце много. Нужно помещение, инструменты. Нужен свой ассортимент.

Свой ассортимент... Это проблема проблем. Фабрика скоро целиком переедет в новое здание – вон кран во дворе таскает железобетонные блоки. И кочегарка, которая до сих пор варварски «жрет» бесценную древесину (топят-то дровами. А резчики нет-нет да и унесут с кочегарки какое-нибудь уж больно приглянувшееся им бревнышко), отойдет в прошлое, не сегодня завтра встанет на ее место новая, современная. А вот окончательно найти свое направление, свой ассортимент – это, пожалуй, сейчас самое главное. Какие сюжеты будут рисовать художницы? Привьется ли инкрустация? Что будут резать город-чане: панно, братины, полочки? Возродятся ли донца, хотя бы в виде сувенирных панно?

«Живое дерево»

В прошлом году художественный цех из старого дома с крутой лестницей переехал в новое здание с просторным, светлым залом. Здесь за обыкновенными столами как-то по-семейному расположились женщины, расписывающие обыкновенные в общем-то вещи: кухонные разделочные доски (с одной стороны рисунок, с другой – чистое белое дерево), деревянные хлебницы, за которыми до сих пор гоняются москвичи, большие плоские тарелки...

Сквозь тонкий, прозрачный слой светлого лака проступает текстура дерева – линии, прожилки, волны, завихрения вокруг сучков. Такой фон очень идет цветочному орнаменту – листья и стебли пересекаются с древесным узором. А главное – сохранено тепло живого, «настоящего» дерева.