Жаркое, майское солнце било в окно широкими волосами света. На окне в стеклянной банке стоял большой букет не совсем еще распустившейся сирени. Валентин жадно вдохнул ее тонкий исчезающий запах и шире распахнул окно. Солнце звенело и вращалось в небе подобно тимпану, только что брошенному туда невидимой рукой. Прозрачные бесформенные тени легких облаков пробегали по земле.

Он окинул взглядом свой кабинет.

Протянутый от мотора, стоявшего в углу и теперь неподвижного, длинный приводной ремень охватывал маленькое колесо, укрепленное на подставке возле письменного стола и снабженное шарикоподшипниками. Все это было слегка запылено и, по-видимому, давно бездействовало.

Рядом со столом, на котором в беспорядке было нагромождено много металлических и стеклянных приборов, стоял ящик, высотой в человеческий рост, с основанием в квадратный метр, обитый черной лакированной кожей. К одной из стенок ящика тянулся электрический провод, а в противоположной стенке было продолговатое отверстие величиной в ладонь, и в это отверстие была вставлена простая трехгранная призма из какого - то прозрачного синеватого камня.

Валентин подошел сейчас не к этому ящику, над которым он работал все последние дни, а к стоявшей направо от окна высокой колонке выдвижных ящиков для бумаг. На этой колонке стояли только две вещи: маленькое туалетное зеркальце с гранеными краями и женский портрет в скромной серенькой рамке из паспарту. Вот на этот портрет, так похожий на его собственное лицо, отражавшееся в зеркале рядом, задумчиво смотрел Валентин. На чуть пожелтевшей карточке была изображена молодая женщина с крупными чертами лица и внимательным взглядом. На ней была широкая черная шляпа и черное закрытое платье. На грудь спускалось крупное янтарное ожерелье.

Каждый раз, когда Валентин смотрел на порт - трет своей матери, он испытывал сложное чувство нежности, сожаления и протеста. Он не знал матери, она умерла в Екатеринославле от скарлатины через три месяца после его рождения. Отец его, Семен Фрейберг, умер, когда Валентину было восемь лет. Но он знал от старика Марголина, близкого друга отца, все обстоятельства жизни своей матери и своего рождения. И он часто думал обо всех этих далеких неправдоподобных людях: отец, которого Ксения Николаевна называла «слабым» и от которого она ушла со случайным встречным; Сергей Тимофеев, порывистый, беспокойный, который так любил Ксению Николаевну и так нелепо оборвал свою жизнь незадолго до рождения Валентина. Эти мужчины, каждый из которых был нужным, энергичным, полезным обществу работником, умные и образованные, но искавшие в женщине прежде всего самку; она зависела от них материально, но в половом отношении они были ее жалкими рабами. И она, эта странная женщина, вечно окруженная пряной атмосферой любовной горячки, чья тридцатилетняя жизнь стольких мужчин выбила из колеи, одних - ненадолго, других - навсегда, иных - погубила. И сама она непрестанно горела на этом огне.

Что ему эта женщина? Он никогда не видел ее, не может ее помнить. Но он чувствовал в своих жилах ее кровь. Его удивительное сходство с ней бросалось в глаза - портрет и зеркало рядом. И он чувствовал в себе то же душевное богатство, которое так щедро было дано ей природой. Но она - женщина начала века, выросшая в определенной обстановке, только тяготилась этим богатством, не зная, что с ним делать. Оно мешало ей жить. Она расточительно расходовала его на мимолетные любовные связи, на бесцельную и увлекавшую ее игру людьми и собой. Другого применения этому богатству она не могла найти.

У Валентина оно вылилось в кипучую энергию, в напор, которому не раз удивлялись товарищи. Как ни странно, он любил эту давно умершую женщину, и любовь его состояла из уважения к ее душевной одаренности и жалостью за ее бестолковую жизнь. И он бережно хранил ее портрет, подаренный ею когда - то Фрейбергу и переданный ему Марголином после смерти отца. Он сохранял также, несмотря на добродушные насмешки друзей и Электры, христианское имя, данное ему матерью при крещении. Марголин рассказывал ему, что Ксения Николаевна в бога не верила. Однако, это не помешало ей крестить сына, в точности пополнив церковный обряд. Вообще, логики в ее поступках было мало.

Валентин выглянул в окно. Солнце ослепительно горело в синеве. Деревья были покрыты листвой еще мелкой и нежной. На подоконнике снаружи, у самого края, сидела длинная зеленоватая стрекоза, чуть подрагивая распластанными прозрачными крыльями.

Валентин постоял еще несколько минут в раз - думы. Потом стер с лица задумчивость и вернулся к своей работе.

Глава IX

Европа накануне гибели

Сергей Львович надел меховую шубу, подбитые мехом перчатки и валенки поверх шерстяных носков. Взглянул в зеркало и сам себе улыбнулся - он был весел и жизнерадостен в свои шестьдесят три года. Впрочем, улыбка его, если всмотреться, отдавала горечью. Посмотрел на заоконный термометр - 37°. Взглянул на календарь - шестнадцатое сентября. Его передернуло, золотое пенсне свалилось и повисло на шнурке. Поправил и вышел к лифту.

Авто ждал. С большой Дмитровки до Ходынки путь немалый. Авто шел быстрым ровным ходом. На улицах людей мало - жестокий мороз. Рупоры громкоговорителей выкрикивают последнюю сводку с фронта:

- Алло! Алло! Алло!

- Наступление нашего воздушного флота закончилось полным поражением. Электромагнитными волнами моторы приведены в негодность. Большая часть машин погибла в море. Команда спасена приблизительно на 10%. Командующий воздушным флотом товарищ Октябрь исчез без вести и, по-видимому, погиб. Потери противника незначительны.

- Алло, граждане! Не поддавайтесь отчаянию. Наши оборонительные операции развиваются вполне успешно. Неприятель, по-видимому, окончательно отказался от военных действий в тылу, и газовыми убежищами пользоваться не придется.

- Алло! Алло!

- Работы по постройке плотины близятся к окончанию. Надводная часть готова уже на три четверти. Мы будем вести борьбу до конца. Все, кому не удалось попасть в ряды Красного Воздушного Флота в последний набор, могут возобновить свои заявления.

Над Ходынкой плавно покачивался дирижабль. Когда Сергей Львович вошел в общую каюту и стал сбрасывать с себя теплые вещи, молодежь встретила его шумными приветствиями. Летучий госпиталь отправлялся на фронт. Сергей Львович - начальник госпиталя.

Дирижабль плавно поднялся вверх. С высоты Москва представляла своеобразную картину, полную неожиданной красоты. На ослепительном белом фоне из центра выбегали радиусы улиц, пересекаемые неправильными параллельными кругами. Вышки небоскребов и купола колоколен были перемешаны в невероятном беспорядке. Между ними провалы - старые низкие дома. Площади лежали белыми пятнами. Тоненькими ниточками вились Кремлевская и Китайгородская стены. На улицах копошились люди. Кое - где они тянулись черными нитками: это у вербовочных пунктов стояли очереди записывавшихся в воздушный флот. Трамваи, автобусы, авто чернели маленькими, движущимися коробочками, тоненькими цепочками пробегали поезда надземной железной дороги. Все это уменьшалось с поразительной быстротой: дирижабль набирал высоту. Скоро в окно ничего не стало видно кроме белого тумана: дирижабль вошел в густые тучи.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.