Годл

- К нему? А где же он сейчас?

- Он еще сидит, - отвечает она, - но скоро его высылают.

- Значит, ты едешь попрощаться с ним? - прикидываюсь я дурачком.

- Нет! - отвечает. - Я иду за ним туда.

- Туда? Куда же это? Как это место называется?

- Это еще точно неизвестно, но это очень далеко, страшная даль...

Говорит она это, Годл то есть, и кажется мне, что говорит с гордостью, как будто бы он сделал что - то такое, за что следовало бы наградить его пудовой медалью!... Что можно ответить на это? За такое дело отец должен был бы рассердиться, отхлестать по щекам или отчитать как следует. Но Тевье - не женщина. Я считаю, что злостью ничего не добьешься...

И хотя я сижу понурив голову и с закрытыми глазами, мне кажется, что я ее вижу. Вижу лицо ее, бледное, как луна, и усталое, а голос, чудится мне, приглушен и дрожит. Броситься к ней на шею, просить, умолять, чтоб она не ехала? Но я знаю, что из этого ничего не выйдет. Провались они, мои дочери! Уж если втюрятся в кого - нибудь, так всем сердцем, и телом, и душой!

Словом, просидели мы на завалинке долго, почти всю ночь. Больше молчали, нежели говорили, да и говорили так, полусловами... Она говорила, я говорил. Я спрашиваю только об одном: где это слыхано, чтобы девушка вышла замуж только для того, чтобы потом следовать за ним куда - то такое, к черту на рога? А она мне отвечает:

- С ним - хоть к черту на рога!...

Я, конечно, объясняю ей, как это глупо. А она мне объясняет, что я этого никогда не пойму. Тогда я ей привожу пример: курица высидела утят; утята только встали на ноги, побежали на воду, а наседка, бедная, квохчет.

Что ты на это скажешь, доченька?

- Что же мне сказать? - говорит она. - Наседку, конечно, жалко. Но разве из - за того, что она квохчет, утятам не плавать?

Понимаете, какой разговор? Дочь Тевье зря не болтает...

Между тем время на месте не стоит. Уже светать начинает. Старуха ворчит. Она уже несколько раз посылала звать нас домой, но увидела, что не помогает, и высунув голову в окно, начинает меня отчитывать, как водится:

- Тевье, что ты себе думаешь?

- Тише, - говорю, - Голде! В писании сказано: «О чем шумите?» Ты забыла, наверно, что сегодня гошайно - рабо. В эту ночь на небе решается наша судьба. В такую ночь не спят. Послушай меня, Голде, взбодри - ка самоварчик, напьемся чаю, а я тем временем запрягу лошаденку. Поедем с Годл к поезду.

И уж, как водится, сочинил новую небылицу, что Годл едет в Егупец, а оттуда - еще дальше. Все по тому же делу, с наследством то есть, и может случиться, говорю я, что она там останется на всю зиму, а может быть, и на лето и еще на следующую зиму... Так что надо ей дать чего - нибудь с собой: белье, платье, пару подушек, наволочек, того сего и прочего.

Командую я этак и наказываю, чтобы никаких слез не было. Сегодня гошайно - рабо на белом свете! Сегодня плакать нельзя! В законе прямо так и сказано! Но кто меня станет слушать: плачут, а как дошло до прощания, заголосили все: и мать, и дети, да и сама она, Годл то есть... А стала прощаться со старшей сестрой, с Цейтл (она к нам на праздники приходит вместе со своим мужем), - как бросятся они друг другу на шею, еле разняли.

И только я держался крепко. То есть, конечно, это только так говорится: крепко! Внутри кипит, но с виду все честь - честью! Тевье - не женщина... Всю дорогу до Бойберика мы молчали, и только уже, подъезжая к поезду, я попросил ее в последний раз объяснить мне, что же все - таки он сделал такого, Феферл то есть? Ведь все должно иметь какой - нибудь смысл?