Годл

- Может быть, хватит, - говорю я, - целоваться? Пора и о деле потолковать.

- О каком деле?

- О приданом, о платьях, о свадебных расходах, о том о сем, пятое, десятое...

- Ничего этого, - отвечают они, - нам не нужно! Ничего! Ни пятого, ни десятого...

- Чего же вам, все - таки, нужно?

- Нам, - отвечают, - только повенчаться нужно...

Слыхали разговор?

Словом, о чем тут долго рассказывать? Ничего не помогло. Пришлось их повенчать. Венчание - венчанию рознь! Конечно, что и говорить, не такое это было венчание, какое пристало Тевье! Втихомолку... А к тому же еще есть жена, как это говорится: на болячке волдырь! Мучает меня, пристает: изволь, объясни ей, почему такая спешка? Поди, объясни ей, что тут горит! Пришлось, чтобы не затевать историй, сочинить какую - то небылицу о наследстве, о богатой тетке из Егупеца, лишь бы она меня оставила в покое. И в тот же день, через несколько часов после этого замечательного венчания, я запрягаю лошаденку, усаживаемся втроем: я, она и он, зятек мой богоданный, - и марш к поезду, в Бойберик. Сижу я на возу, поглядываю со стороны на свою парочку и думаю: велик наш бог, и чудно он своим мирком заправляет! Каких только нелепых созданий, дикарей нет у него! Вот вам чета, только что из - под иголочки: он уезжает, бог его ведает куда, а она остается здесь - и хоть бы слезу проронила, ну из приличия, что ли! Но молчу. Тевье - не женщина: Тевье может потерпеть, молчит и смотрит, что дальше будет... Вижу: какая - то пара молодчиков, порядочных оборванцев, в стоптанных сапогах, пришла к поезду попрощаться с моим птенчиком. Один из них, одетый, как русский парень, с рубахой, извините, навыпуск, стал о чем - то шушукаться с моим... «Смотри, Тевье, - думаю я, - уж не вляпался ли ты в команду конокрадов, мошенников, взломщиков или фальшивомонетчиков?»

На обратном пути, едучи с моей Годл из Бойберика, я уже не вытерпел и откровенно сказал ей о своих опасениях. А она как рассмеется и стала меня уговаривать, что все они честнейшие люди, порядочные, которые всей своей жизнью жертвуют ради других, а о себе даже и не думают...

- А вот тот, что в рубашке, - говорит она, - из очень богатой семьи. Он бросил богатых родителей в Егупеце, ломаного гроша у них брать не хочет.

- Вот как? Чудеса в решете! - говорю я.

Очень милый парень, право! Ему бы к его рубахе навыпуск и длинным волосам еще гармошку в руки или собаку позади. Вот тогда бы он по - настоящему выглядел!...

Вымещаю так на ней, бедной, все, что накипело на сердце... А она? Ничего! Прикидывается непонимающей. Я - ей: «Феферл», - а она мне общее благо, рабочие какие - то - прошлогодний снег.

- Что мне, - говорю, - от вашего общего блага и от ваших рабочих, когда все это у вас делается по секрету? Есть такая поговорка: «Где секрет, там и кража...» Вот скажи мне прямо, зачем он поехал, Феферл, и куда?

- Все, - отвечает она, - скажу, только не это! И не спрашивай лучше! Со временем сам все узнаешь. Бог даст, услышишь, может быть, даже вскоре, много новостей, много хорошего!

Говорит, а лицо у нее пылает, и глаза горят. Чтоб им сказиться, дочерям моим! Уж если втянутся во что - нибудь, так всем сердцем, душой и телом!

Вкратце расскажу я вам: проходят неделя, и две, и три, и четыре, и пять, и шесть, и семь - ни привета, ни ответа, ни письма, ни весточки.

- Пропал, - говорю, - Феферл! - и поглядываю на свою Годл. Ни кровинки в лице, выискивает себе работу по ДОМУ, хочет, видать, горе свое заглушить... Но хоть бы вспомнила о нем! Ша! Тихо! Как будто и не было на свете никакого Перчика!

И только однажды случилась такая история: приезжаю домой, вижу: моя Годл заплакана, ходит с заплывшими глазами. Начинаю расспрашивать и узнаю, что был тут недавно какой - то длинноволосый и о чем - то шептался с ней, с Годл то есть. «Ага! - думаю. - Это, наверное, тот самый, который удрал от богатых родителей и носит рубаху навыпуск...» И, недолго думая, вызываю Годл во двор и сразу же беру ее в работу:

- Скажи - ка мне, дочка, ты получила от него весточку?