– Ну а что было дальше, Николай Николаевич? – спрашиваю Урванцева.

– Пока мы зимовали, сплавлялись по Пясине, шли по Карскому морю, заработала наконец плавильная лаборатория Геологического комитета. Профессор Высоцкий обнаружил в оставленных мною образцах руды металлы платиновой группы. Меня срочно вызвали в Москву в ВСНХ для организации в сезон 1923/24 года новой геологоразведочной экспедиции. Но на этот раз нужно было вести только разведку металлов.

Неожиданно для себя я стал распределителем огромных средств. Беда только, что деньги мне выдали не наличными, а чеками взаимного банковского расчета. Дело было новое. Теоретически я мог в любом учреждении купить или выписать все, что мне нужно, практически же никто ничего под чеки не давал – требовали наличные. Тогда я обратился за помощью к брату Я. М. Свердлова, Вениамину Михайловичу, который в то время занимал высокий пост в Совете Труда и Обороны. Он вызвал соответствующих руководителей, договорился, что на чеки я могу приобрести сахар, рис, махорку и мануфактуру. Правда, нам нужно было оборудование, валенки, брезент, моторы, но моя жена быстро прикинула, что за мануфактуру мы в Сибири всего, что нужно, наменяем. И, как оказалось, не ошиблась.

И опять я должен прервать рассказ Урванцева. Вспоминая о лихой «коммерческой операции» с мануфактурой, он даже теперь говорит о себе как о страшно «оборотистом» человеке. И все-таки экспедицию он свою обеспечил вовсе не так, как хотел бы. Он сделал больше того, что мог. Но в измученной войнами стране нельзя было достать самых нужных вещей. Для буровых работ, например, им дали тяжелый станок «Интербар», но двигателя для него не нашлось. Стали бурить вручную, что, даже используя алмазы, было невыносимо трудно и непроизводительно. Тогда в качестве двигателей приспособили купленные по случаю два поношенных пятисильных бензиновых моторчика «Архимед». И все-таки летом 1924 года при проходке штольни была добыта тысяча тонн РУДЫ.

В тот год в жизни Урванцева произошло самое яркое событие, или, как он выразился, он «испытал самое приятное ощущение». Он уже работал в Ленинграде. И вот как-то в его кабинет вошел профессор горного института Н. П. Асеев и положил на стол два бруска металла: первый никель и первая медь Норильска. Это была победа.

И опять задумываешься над личностью самого Урванцева. Конечно, богатые недра предопределили судьбу Норильска. Но сколько нужно было энергии, чтобы доказать экономическую целесообразность разработок! Трудно сказать, что сложнее: мерзнуть, надрываться в непосильном труде и опасных переходах или защищать свою точку зрения на вновь открытое месторождение? Уверен, окажись на месте Урванцева человек менее упорный, более склонный к компромиссам и спокойной жизни, освоение Норильских месторождений началось бы гораздо позже.

Послушаем рассказ Н. Н. Урванцева:

– В 1924 году Геологком стал судить и рядить, как быть с Норильском. Найденная руда нуждалась в обогащении. Для этого нужно строить дорогой промышленный комплекс, в трудных условиях прокладывать дороги. Это требовало огромных средств и сложного технического оборудования. В то время страна ими не располагала. Решили работы в Норильске приостановить. Я возражал. Свою точку зрения изложил в особом мнении, которое было приложено к протоколу заседания Геологкома. С материалами ознакомился председатель Высшего Совета Народного Хозяйства Ф. Э. Дзержинский. Он принял меня, согласился с моими доводами, и ВСНХ постановил: работы в Норильске продолжать в еще более крупном масштабе, начав их уже с весны 1925 года. Начальником экспедиции был назначен секретарь Ф. Э. Дзержинского П. С. Аллилуев, я стал заместителем.

Не всякий, как Урванцев, решится пойти против мнения организации, в которой он работал. Ради Севера он отказывался не только от спокойной жизни, но и от многих заманчивых предложений, которыми его искушали.

Воля и целеустремленность этого человека удивительны. Хотя внешне он производит иное впечатление. Я говорю не о сегодняшнем Урванцеве, когда ему за восемьдесят. Даже в двадцатые годы – я сужу по снимкам – он больше походил на хрупкого гимназиста, а не на бывалого полярного исследователя: среднего роста, необычайно худой, в пенсне или очках в тонкой оправе. И этот интеллигент до мозга костей заставлял поверить в успех даже тех, к кому в душу закрадывалось сомнение: а стоит ли игра свеч?

– Это было в зиму на 1923 год, – вспоминает Елизавета Ивановна, жена Урванцева. – Собрались мы как-то вечером в своей избушке, а Николай Николаевич вдруг говорит Виктору Александровичу Корешкову, рабочему экспедиции: «Вот ты, Виктор, сидишь сейчас на чурбане. А пройдут годы, и на этом месте вырастет прекрасный город. Построят тут замечательные дома с кабинетами красного дерева».

«Да что ты, Николай Николаевич, сочиняешь? Какие тут кабинеты красного дерева?» И я спросил Урванцева:

– Неужели уже тогда вы были так уверены?

– Абсолютно.

Человек, решительный во всем, что касалось работы, он был таким и в личной жизни. В ноябре 1972-го Урванцевы отпраздновали золотую свадьбу. Я бы не стал расспрашивать, как они встретились, если бы не одно смущавшее обстоятельство: Николай Николаевич был все время на Таймыре, Елизавета Ивановна жила в Москве. Даже теоретически они не могли встретиться. Помог случай. Елизавета Ивановна, в то время фельдшер, ехала к родственникам в Бийск и вынуждена была из-за расписания поездов на три дня задержаться в Новосибирске. В это время туда же приехала группа томских геологов. Случайно все вместе обедали в одной столовой. Случайно у кого-то нашлась бутылка сухого вина. Урванцеву предложили сказать первый тост.

«Я пью это вино, – сказал Николай Николаевич, – за то, чтобы эта девушка стала моей женой».

Его спросили:

«А вы хоть знакомы?»

«Нет, незнакомы».

«Так почему же вы выбираете ее женой?»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.