Геолог Урванцев

«Мне кажется, что подругой геолога должна быть женщина, не боящаяся трудностей, решительная, сильная. Найти такую так же трудно, как сыскать иголку в стоге сена, горошину – в вагоне гороха. Мне кажется, что эта девушка именно такая. И я не хочу ее упускать. Мне предстоит прожить большую жизнь, много работать. И с нею у меня все получится очень хорошо».

С тех пор они шли по жизни вместе. И тяготы, что выпали на их долю, они несли вдвоем.

Норильск – самая яркая победа в жизни Урванцева. Но не единственная. Перевернем еще несколько страниц его жизни.

– В январе 1930 года я вернулся из полярной экспедиции на Северный Таймыр, во время которой на лошадях, моторной лодке и оленях было покрыто расстояние более восьми тысяч километров. Мы изучали географию и геологию гор Бырранга, слагающих северную часть полуострова. В 1848 году тут побывал русский географ А. Ф. Миддендорф, а после него в течение почти ста лет никто из исследователей этот район не посещал, и он во многом оставался «белым пятном». Логично, что следующим этапом должна была стать экспедиция на Северную Землю, которая является как бы продолжением полуострова Таймыр в Ледовитом океане. Ее открыли в 1913 году, в следующем описали южную часть побережья, но потом почти двадцать лет она по-прежнему оставалась неизведанной. Я думал, что отправлюсь в новую экспедицию в следующем году, но, прибыв с Таймыра в Ленинград, неожиданно узнал, что Георгий Александрович Ушаков, вернувшийся после трехлетней зимовки на острове Врангеля, предложил план исследований Северной Земли уже в этом, 1930 году. Естественно, я решил к этому делу присоединиться...

У людей подобного склада все выглядит естественным. Естественно, что они, два старых «полярных волка», быстро нашли общий язык. Естественно, что при огромном собственном опыте и досконально изученном опыте других арктических исследователей они разработали подробнейший план экспедиции. Это позже их двухлетнюю зимовку на Северной Земле ученые назовут последней полярной экспедицией эпохи Нансена – Амундсена, когда основным в работе были человеческая выносливость и точный расчет при минимуме технических и материальных средств. Это много позже Урванцев за свой вклад в изучение Земли будет награжден Большой золотой медалью Географического общества СССР (до него ее удостаивались только три человека), а именем Ушакова назовут остров в Ледовитом океане. Все это будет позже, а тогда, весной и летом 1930 года, было много срочной работы. Выписывали из-за границы пеммикан, патентованный концентрированный корм для собак и людей, заказывали необходимое оборудование, одежду, дом для жилья, припасы. Слали телеграммы, торопили, уговаривали, настаивали, убеждали. Заодно тщательно выбивали двух других участников экспедиции – радиста и охотника-промысловика, – потому что проблема совместимости характеров, как они не раз убеждались, может сказаться на результате всей работы. И они нашли достойных спутников. Сергей Прокофьевич Журавлев почти всю свою жизнь прожил на Новой Земле, где промышлял пушного и морского зверя. Двадцатилетний комсомолец Василий Холодов считался одним из лучших радиолюбителей-коротковолновиков.

Я спросил Урванцева:

– Что больше всего вам запомнилось во время экспедиции на Северной Земле? Может быть, необычный случай? Или какое-то исключительное обстоятельство?

Спрашивая, я отлично понимал, что вся эта двухлетняя эпопея, начавшаяся после того, как в августе 1930 года «Георгий Седов» высадил четверку на острове Домашнем, и окончившаяся в августе 1932-го с приходом «Сибирякова» и «Русанова», вся эта эпопея состоит из исключительных обстоятельств. Спрашивая, я думал, что Николай Николаевич сумеет в длинной цепочке необычных случаев выбрать «самый-самый»... А он задумался.

– Просто затрудняюсь что-то назвать. Все было интересно. Хотя ничего очень уж особенного и не происходило...

– Николай Николаевич, расскажи о медведе, – подсказала Елизавета Ивановна.

– Да, пожалуй, можно. Метрах в ста пятидесяти от нашего рубленого дома, где мы жили, я построил из фанеры небольшой павильон для магнитных наблюдений, чтобы чувствительные приборы находились подальше от стальных и железных предметов, которые влияют на показания. Для отопления принес туда примус и целыми днями работал. И вот однажды смотрю в окно: рядом белый медведь. Свалить ему мое хилое строение ничего не стоит. А у меня никакого оружия – только игла, которой успокаивал магнитную стрелку. Ну, думаю, выскочу сейчас, суну ему в морду горящий примус и, пока опомнится, добегу до дома. К счастью, медведя отвлекли собаки.

– А потом о колокольчике расскажи, – снова напоминает Елизавета Ивановна.

– Это было в следующую зиму. Магнитные наблюдения я уже окончил, а фанерный сарайчик так и остался моим кабинетом. От мусорной кучи, которую любили посещать медведи, я провел к себе веревочку, а к ее концу над самым столом повесил колокольчик. Дело было полярной ночью. Ничего не видно. Но стоит зазвонить колокольчику, я знаю: пришел медведь. Беру винтовку, выхожу и стреляю.

Не знаю, почему Урванцев решил мне рассказать только о медведях. Пять маршрутов, которые они совершили на собачьих упряжках вокруг островов Северной Земли, полны случаев и событий, о которых рассказывать да рассказывать.

Приведу отрывки из его воспоминаний. Они деловиты, как отчет или рекомендации будущим путешественникам.

«Из 152 дней, проведенных в маршрутах, на съемочные работы непосредственно затрачено 94 дня, на стоянки для астрономических и других научных наблюдений – 22 дня. Остальные 36 дней приходятся на задержки из-за пурги, распутицы и других стихийных причин.

Средняя длина одного перехода без стоянок равна 32 км, а со съемкой 28,5 км. В хорошую погоду по торной дороге на сытых, тренированных собаках удавалось делать со съемкой более 70 километров (7 июня 1932 г. – 76,1 км). Между тем по тяжелому пути на усталых собаках едва проходили 5 км».

В пяти маршрутах они прошли три тысячи километров. Что это были за километры!

«Лед на море в настоящее время от выветривания слагающих его столбчатых кристаллов, располагающихся вертикально, стал похож на гигантский рашпиль. Выступающие бугорки настолько остры, что режут и царапают даже прочные кожаные подошвы сапог, уже разбитых вдребезги и пропускающих воду, как решето. На этой же ледяной терке собаки ободрали себе все лапы. Каждая лапа – сплошная зияющая рана. Корки, образующиеся на ранах за время стоянки, снова повреждаются, как только трогаемся в путь, и раны непрерывно кровоточат, так что собачий путь – поистине путь кровавый.

Во время остановки собаки валятся прямо в упряжке, обессиленные, и лежат пластом, пока их отпрягаешь. Приходится каждую потом переносить на сухое место, иначе все останутся около саней, будучи не в силах подняться. Корм каждой нужно подкладывать под нос, и он съедается лежа.