Фацелия

- Нет, - сказала она, - так взять от вас я не могу.

А я - то в ту минуту, узнавая те глаза, готов был отдать ей все, что у меня было, я готов был по одному ее слову побежать куда - то и принести ей еще и еще.

Умоляющим взглядом, как нищий из нищих, я поглядел и попросил:

- Возьмите же...

- Нет! - повторила она.

И когда у меня сделался вид совершенно несчастного, беззащитного, брошенного, измученного бездомьем человека, она что - то вдруг поняла, улыбнулась тою самой, прежней своей улыбкой Фацелии и сказала:

- Мы сделаем так. Вы у меня возьмете пять рублей и мне дадите два. Хотите?

С восторгам я взял у нее пять рублей и видел, что восторг мой она хорошо поняла и оценила.

Никаких следов того, что называют любовью, не было в жизни этого старого художника. Вся любовь его, все, чем люди живут для себя, у него было отдано искусству. Овеянный своими виденьями, окутанный вуалью поэзии, он сохранился ребенком, удовлетворяясь взрывами смертельной тоски и опьянением радостью от жизни природы.

Прошло бы, может быть, немного времени, и он умер бы, уверенный, что такая и есть воя жизнь на земле...

Но вот однажды пришла к нему женщина, уже настоящая, и он ей, а не мечте своей, пролепетал свое «люблю».

Так все говорят, и Фацелия, ожидая от художника особенного и необыкновенного выражения чувства, спросила:

- А что это значит: «люблю»?

- Это значит, - сказал он, - что если у меня останется последний кусок хлеба, я не стану его есть и отдам тебе; если ты будешь больна, я не отойду от тебя; если для тебя надо будет работать, я впрягусь как осел...

И он еще много насказал ей такого, что люди выносят из - за любви. Фацелия напрасно ждала небывалого.

- Отдать последний кусок хлеба, ходить за больной, работать ослом, - повторила она, - да ведь это же у всех, так все делают...

- А мне этого и хочется, - ответил художник, - чтобы у меня было теперь, как у всех. Я же об этом именно и говорю, что наконец - то испытаю великое счастье не считать себя человеком особенным, одиноким, и быть, как все хорошие люди.