– Как стукнет восемнадцать, заберу у папаши эту колымагу.

...Больше всего огорчило Владимира Семеновича, вызвало даже боль, когда он думал о том, что Андрея вдруг в их дворе стали называть балбесом. «Почему балбесом? – недоумевал он. – Учится мальчишка неплохо, в кружок авиамоделистов ходит... Много все-таки несправедливого на свете, – размышлял папа, поглядывая на вымахавшего выше его сына. – По сути, ведь совсем мальчонка еще, разум не по росту».

Сын покрутился перед зеркалом.

— Да, это не штатники делали, – наконец, снисходя к отцу, видимо, ожидающему изъявлений благодарности, сказал он. – Ладно, сойдет.

— Какие штатники? – спросил отец, все же обиженный равнодушием Андрея к подарку: доставать эти импортные джинсы с «молниями» на всех карманах и мустангом на кожаной нашлепке пришлось ценой некоторых компромиссов, уговорив жену сослуживца, работающую в центральном универмаге, отложить их ему.

— Ну, американцы, – лениво пояснил сын.

— Чем же они лучше? – поинтересовался Владимир Семенович, скрывая обиду.

— Фирма, – коротко ответил Андрей, опять-таки снисходя к издержкам воспитания родного отца, не понимающего таких простых вещей.

— В твоем возрасте я не знал названия ни одной иностранной фирмы, зато был более воспитан, во всяком случае, говорил спасибо за подарки, – неожиданно раздражаясь, начал Владимир Семенович. – Ты даже не знаешь, с каким трудом я добывал...

— Разве я виноват, что ты ничего не добился в жизни? – спокойно отпарировал сын, все еще не отходя от зеркала.

— То есть как?.. Ты имеешь в виду... – не веря своим ушам, начал было отец, смотря на красивое, бесстрастное лицо самого близкого ему на земле человека, который вот так, походя, наотмашь ударил его сию минуту и спокойно стоит у зеркала, даже не обращая на него внимания. – У тебя повернулся язык обвинить меня...

— Никого я не обвиняю, – отозвался Андрей. – Ты сам всегда учил других, – он подчеркнул слово «других», – трезво оценивать факты. А чего ты добился? Кроме вот I этой двухкомнатной квартирки? Вот Аркашка с отцом на «Жигулях» летом в Польшу поедут – это я понимаю. Тоже мне, главный конструктор Туполев.

Владимир Семенович посмотрел вслед выходившему из комнаты сыну, но не окликнул его, даже жестом не попытался задержать. У него было острое ощущение обиды и боли... То, что накапливалось исподволь, в чем боялся признаться самому себе, внезапно отчетливо проявилось: неужели они чужие? Неужели мыслят настолько разными категориями? Все мелкие детали отношений, усиленно ретушируемые им прежде, всплыли в сознании.

«Неужели чужие?..»

Владимир Семенович сидел у окна, но даже не видел, что происходит на улице. Он думал уже не о сыне, а об очень обидном эпизоде из своей жизни. Они с матерью – отец погиб на фронте – жили в маленькой комнатушке коммунальной квартиры. Ему приходилось многое делать по дому, потому что мать работала на заводе и очень уставала. Он ходил по магазинам, на рынок, научился готовить картофельные оладьи и очень этим гордился.

В квартире все относились к подростку по-доброму, с пониманием, хвалили. И вот однажды Василий Иванович, пожилой счетный работник, без стука зашел в их комнату – мама уже ушла на работу – и спросил чуть не шепотом: «Зачем ты взял в моем ящике шоколад?» «Какой шоколад?» – тоже шепотом переспросил мальчик, холодея от предчувствия чего-то ужасного, непоправимого, обрушившегося на него неожиданно и тяжко. «Не ожидал», – выразительно сказал Василий Иванович, сокрушенно качнул головой и вышел. А вечером, когда он рассказывал на кухне о пропаже шоколада, соседка-старушка спросила: «А не шыкалат-то вы вчера из ящика в портфель клали?» Василий Иванович ударил себя кулаком по лбу: «Проклятый склероз, обидел мальчонку». Поостыв, успокоился: «Да ничего – все на пользу, честнее вырастет».

Сколько лет прошло, а помнит Владимир Семенович обиду, не стерлись в памяти детали, словно только вчера его душили слезы, которые он усиленно скрывал от матери. Даже скрипучий голос Василия Ивановича помнит...

Сейчас такое же подступило к горлу. В эту ночь он не мог заснуть. Беспокойно глядел на блики фонаря в окне, неплотно закрытом шторой, и все думал – уже не о словах сына, а о своей жизни, вспоминал, как учился заочно в институте, сидя после смены в цехе над чертежами и справочниками, как его назначили конструктором, а затем выдвинули в «главные». И сквозь мелькавшие, надвинувшиеся на него воспоминания не смог припомнить ни одного злого лица: у него, сколько Владимир Семенович ни припоминал, даже недоброжелателей не было на всем белом свете, не то что врагов. Знает ли его сосед со своими деньгами, что такое подлинное уважение к человеку? Владимир Семенович даже приподнялся, подумав о заводе, своем заводе, где он чувствовал себя не меньшим хозяином, чем в этой вот квартире, а может быть, и еще большим.

Он ворочался с боку на бок, перебирал свою жизнь и никак не мог понять, осознать, откуда в сыне столько равнодушной жестокости: «А чего ты добился в жизни? Кроме вот этой двухкомнатной квартиры?»

И тяжесть, навалившаяся на душу, не отпускала...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.