Дважды рожденный

Палец, лежавший на гашетке, плавно надавил на нее. Остапенко даже не почувствовал отдачи. Все в нем подпрыгнуло от радости. Танк, как зверь, пораженный в самое сердце, замер на мгновение, вздрогнул и закрутился на месте. Из нутра его повалил черный дым вперемежку с яркими языками пламени. Кажется, Дмитрий закричал.

Время перестало существовать для Остапенко. За плечами лежала родная земля, и за нее он и брат Иван, дерущийся рядом, и тысячи таких же стиснувших зубы парней готовы были умереть, но не отступить.

К полудню бой немного утих, ушел влево, к Моздоку. Восемь обугленных чудищ, бывших некогда танками, вытянулись в мрачную цепочку перед окопом Остапенко.

Но это было не все. Фашисты решили повторить атаку здесь же, на ослабленном, как они полагали, участке нашей обороны. После длительной артподготовки танки показались снова.

Остапенко ничего не знал о судьбе брата, о судьбе товарищей. Изредка он перебрасывался словом с командиром лейтенантом Шубкиным, приползшим к нему в окоп. Расчет Шубнина был уничтожен, и он, раненный в бедро, истекающий кровью, заменил убитого напарника Остапенко. Потом надсадно взвизгнула мина, и Шубкин, охнув, упал навзничь. Дмитрий остался один.

Земля горела. В этом кромешном аду, собрав всю волю в кулак, Остапенко вел огонь по машинам врага. Выстрел. Опять выстрел. И очередной дымящийся танк, дав задний ход, тяжело откатывался в сторону. Еще пять танков, догорая, медленно превращались в груды металла.

И тут кончились патроны. Остапенко выбрался из окопа и залег неподалеку, за неприметным бугорком. Многотонная стальная черепаха, все еще чего-то опасаясь, безнаказанно подобралась к окопу, где пять минут назад находился Дмитрий, стала утюжить его. За танком пошла пехота. Встав на колено, Остапенко бил по ней из автомата. У него был целый запасной диск – надо было драться до последнего. Но неожиданно яркая вспышка обожгла ему глаза...

Остапенко очнулся от удара. Чьи-то увесистые сапоги ходили по его бокам. Он мучительно медленно поднял тяжелые веки и увидел над собой качающиеся фигуры солдат в чужих черных мундирах. Было их человек пять-шесть. Заметив, что русский пришел в себя, они приказали ему встать. Дмитрий не мог пошевелить пальцем, тело, налитое свинцом, не двигалось. Солдаты о чем-то гортанно заговорили между собой. «Все», – подумал Остапенко. Мысль эта, мелькнув в сознании, исчезла, не вызвав ни страха, ни отчаяния: теперь ему все равно, только очень хотелось пить, в горле сухо, как в забытом колодце. Солдаты, посовещавшись, взяли Дмитрия за ноги и куда-то поволокли.

И снова вяжущая пелена затуманила зрачки: Дмитрий впал в забытье. Мог ли он знать о том, что мощной нашей контратакой фашисты были через полтора часа отброшены на двадцать километров, что Иван, сжегший в этом же бою семь танков, после боя облазил каждый вершок изрытого воронками поля в надежде найти брата. Напрасно! Дмитрий в то время вместе с такими же, как и он, ранеными военнопленными трясся в закупоренном наглухо, душном вагончике с железными решетками на двух крохотных окошках.

Дни, проведенные в плену, соединились Для Остапенко в один нескончаемый день. Хотелось ущипнуть себя за руку, чтобы прервался этот день, похожий на страшный сон, на бред больного воображения.

Здесь, в концлагере под Новочеркасском, где жизнь человеческая ценилась не дороже котелка овсяной похлебки, люди – а их согнали туда несколько тысяч – должны были, казалось, превратиться в лютых зверей, готовых перегрызть глотну соседа ради лишней минуты существования. Но коммунисты оставались коммунистами. Были в лагере и просто хорошие люди, которые, делясь с Дмитрием последней коркой хлеба, отрывая крохи от своих скудных пайков, помогали ему встать на ноги. Ходить он все-таки не мог: раненая нога распухла, неестественно толстая, она не двигалась. Тогда-то он услышал короткое режущее слово: гангрена.

«Надо звать Андреича», – решили друзья.

В бараке появился сухонький старичок Николай Андреевич Кислое. лагерный врач. Он осмотрел ногу, сокрушенно покачал головой, что-то сказал ребятам и ушел.

Он появился через час с небольшим, туго набитым портфелем.

Операцию решили делать здесь же, в бараке. Товарищи наблюдали за подступами к нему. Появись в эту минуту эсэсовец, в жизни больного и врача операция оказалась бы, видимо, последней...

Через месяц Остапенко уже ходил. Мысль о побеге жила в нем с первого дня плена. Теперь откладывать было нельзя: военнопленных эшелонами увозили в Германию.

Черной мартовской ночью сорок третьего года он бежал.

Остапенко ничего не знал о судьбе брата Ивана. Вернувшись в строй, стал помощником командира взвода бронебойщиков. Воевал под Курском.

Кто-то посоветовал ему: «Напиши в «Комсомольскую правду». Газета должна помочь».

Письмо его было напечатано, и вскоре пришел радостный ответ: Иван жив, воюет, награжден орденом Ленина. Из этого же письма Остапенко узнал, что самому ему присвоено звание Героя Советского Союза. Присвоено посмертно.