С Героем Советского Союза разговариваешь не каждый день...

Стоит перед тобою человек, весь в пыли (в огороде копался), моет руки, тщательно вытирает их полотенцем, здоровается.

– Дорога была дальняя, – говорит, – айда обедать!

И вот мы сидим за столом, едим наваристый борщ, хрустим огурцами, берем неземных размеров помидоры, говорим о жаре, «оседлавшей» Луганщину, о кино, еще о чем-то, не имеющем к моему редакционному заданию ну буквально никакого отношения. Все то, что я знаю о Дмитрии Яковлевиче Остапенко, нет-нет да кольнет меня – все жду я чего-то необычного, но лотом, совсем «войдя в колею», толкую о новостях футбола и вдруг спохватываюсь: пора на автобус. Все-таки от Александровска, где живет Остапенко, до Луганска добрый час езды. Прощаюсь с хозяином до завтра, так и не попросив его: «Расскажите о вашем подвиге».

– Вот ты всё меня пытаешь, мол, как, да что, да почему, – лукаво прищурившись, говорит Дмитрий Яковлевич. – Конечно, из ружья в танк угодить не всякий может, слов Нету. Но самое большое геройство было у меня в детстве, до войны годов за десять.

Рассказывает Остапенно, рассказывает, а сам на меня искоса поглядывает: не чувствую ли подвоха?

– Желтое называется село наше. Маленькое оно. Вот ты клуб, роддом. дома каменные видел – так это все уже после войны построили. А нам с Колей Матяшем да с Федей Витчинни-ковым – корешами моими – на интересные края хотелось посмотреть. Как хлеб молотят, как садят картошку, мы это знаем – скучно! Подавай чего поживее, позанятнее.

Была у нас лодка, припасли мы сухарей, еще кой-чего, спустились к Донцу и в путь. Помню, Иван, брат мой, все отговаривал нас. Первое сентября, мол, на носу, нечего баклуши бить. Ну, да моя ватага его не послушалась. Мы таи решили: будем все время путешествовать, кто что делает, смотреть будем.

Плыли-плыли, смотрели-смотрели – надоело. Бросили лодку, пошли пешком. Только в Мариуполе, теперь это город Жданов, дней через пять словила нас милиция, и родители за нами из Желтого вызваны были. Оттаскал меня отец за вихры и говорит: «Погулял, огарок, будет. Пора н честь знать, домой поедешь». А жизнь наша вольная мне до того понравилась, что я возьми да и скажи батьке: «Чем за чуб драть, дал бы ты нам денег да хлеба побольше, а то мы еще до Крыма, до моря синего не добрались...» А отец мой, Яков Мефодиевич, у нас в Желтом, в колхозе «Парт-коммуна», человеком был уважаемым, сам его поднимал, на ноги ставил, столько пота в землю пролил, столько силы в дело положил – каково ему было мои слова слушать?! «Ну, – отвечает, – вижу что ты в босяки стремишься, легкой жизни шукаешь. Иди с моих глаз вон, куда хочешь иди! Узнай, почем она, ржаная коврижка, а пока ни копейки от меня не жди. Так-то». Вот и вернулись мы всей компанией в Желтое, к земле...

Братьев Остапенко и их друзей-однолеток на фронт не брали: год не вышел. По вечерам после работы, слушая сводку: «Оставлен Киев...», – ребята молча смотрели друг на друга и думали об одном. Все горело в них, хотелось туда, на передовую, в самое пекло, казалось, именно их там сейчас не хватает. Вот сожмут они винтовки, бросятся в бой – и тогда держись, фашист, нет тебе пощады!..

Быстро пролетела осень, и наконец в начале зимы сорок второго года в дом пришла повестка: явиться с вещами. Братья Остапенко были зачислены в военно-десантное училище. Наголо остриженных пареньков повезли в Волгоград. Фронт уже был близко: по утрам пунктуально, с минутной точностью над городом появлялись «юнкерсы». В короткие промежутки между налетами издалека доносилось орудийное эхо – немец рвался к Волге. На окраине города, в поселке завода «Баррикады», где наспех расположилось училище, братья Остапенко рыли окопы – из таких же окопов, быть может, завтра им надо будет вести огонь по танкам врага. Они осваивали тяжелое ПТР.

– Не скупитесь, ройте глубже, – басил русоволосый тамбовец лейтенант Шубнин, стоя над учебным окопом, в котором действовал саперной лопатой мокрый от пота Дмитрии Остапенко. – Лишний пуд земли вытащите – от артналета уцелеете, не заденет вас, и, значит, худо танку придется. Бронебойщика голыми руками не взять...

– Огонь! – командовал Шубкин. И от прямого попадания вдребезги разбивалась мишень – железная бочка, катящаяся с обрыва.

Такими были будни. И не раз Дмитрий добрым словом вспоминал их там, под Владикавказом, когда, лязгая траками, подминая под себя деревья и кустарник, перли на его окопчик уверенные в себе стальные громадины с белыми крестами на башнях...

Приглушенно свистел паровоз, и скрипучая военная теплушка снова качала братьев Остапенко. Просили они начальство не разлучать их, чтобы в бою быть рядом, воевать бок о бок. Желание их было удовлетворено, и теперь ехали они на Северный Кавказ, в десантную бригаду, формировавшуюся во Владикавказе. За спиной осталось училище, оконченное досрочно, торопливое прощание с друзьями, спешившими в свои части, горящий город на Волге, где так и не удалось братьям получить боевое крещение. Опять потянулись долгие дни учений.

Ждать, как оказалось, было недолго. приказ пришел ночью. Бригаду бросили на прорыв: надо заткнуть брешь, образовавшуюся в районе станции Нагай-Мирза.

И вот оно пришло, утро, холодное ноябрьское утро сорок второго года.

Из-за чахлого леска, тронутого слабым осенним багрецом, донесся далекий, нарастающий с каждой минутой гул моторов. Это были танки.

– Ну теперь держись! – крикнул Дмитрию из соседнего окопа брат.

Остапенко внимательно следил за танками. Что-то оборвалось в нем. Пальцы перестали трястись, исчезла смутная тревога, сосавшая под ложечкой. Он приник к ружью, как бы сросся с ним. Взгляд его стал острым, словно бритва. Он считал машины: одна, две, пять, восемь... Потом сбился. Прямо перед ним маячил первый, вырвавшийся вперед танк. Готовясь к решительному прыжку, буквально встал на дыбы, чтобы обрушиться всей своей тяжестью на Остапенко. Дмитрий давно уже прицелился, ждал только удобного момента. Медлить было нельзя.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.