Питекантропы шутить не любили. Чувство звериного эгоизма было для них пережитком ближайшего прошлого. Они не сеяли и не жали, а довольствовались готовыми плодами, которые при случае сбивали камнем или палкой. Это они уже умели. Остальному им предстояло еще научиться. Путь дат питекантропа к человеку предстоял долгий и извилистый.

Некий Помолев полагает, что этот путь он благополучно прошел. Вернее, он считает, что путь этот благополучно прошли его предки, а он сам появился, так сказать, на последнем этапе, у самой финишной ленточки. Появился, посмотрел на мир ясными голубыми глазами и решил, что будет в «ем жить, не обременяя себя чрезмерными моральными принципами. Заповедь «не укради», которую предыдущие поколения выработали в результате неудачных экспериментов с чужой собственностью, казалась ему элементом ветхого завета. Тут, правда, некий Помолев делал одну существенную поправку. Свое имущество он считал священным. На основах взаимности он еще готов был уважать чужой холодильник или велосипед. Но что касается имущества общего, собственности государственной или общественной, то тут Помолев чувствовал себя личностью, ничем и никем не связанной. В нем в полный голос начинал говорить питекантроп. Говорил он разные слова на своем зверином языке, а Помолев чутко вслушивался. Однажды питекантроп сказал: «Видишь, на путях стоит вагон номер один миллион четыреста десять тысяч семьдесят два?» «Вижу, – ответил Помолев. – Сейчас я собираюсь включить его в хлебный состав». «Значит, ты знаешь, – сказал питекантроп, – что в этом вагоне зерно?» «Как не знать, – ответил нений Помолев, – ведь я составитель поездов». «Очень хорошо, – сказал питекантроп. – Возьми бурав, просверли пол вагона и насыпь себе мешок зерна. Украдешь один мешок из этого вагона, другой Из другого, третий... И так далее. Зерно, как вода. Оно потечет в твои закрома широкой рекой и сделает тебя богатым человеком. А на остальных тебе наплевать».

...Только не имеющий понятия о том, как добывается хлеб, мог сделать то, что сделал затем Помолев. Он действительно взял бурав и просверлил дно вагона. Зерно потекло тонкой струйкой, заполнило его мешок. Помолев взвалил его на плечи и отправился в обратный путь от человека к питекантропу. А вагон тем временем отправился со станции Мысовая Восточно-Сибирской железной дороги на станцию Посольская. Неизвестно, кто из них двигался с большей скоростью. Но когда вагон прибыл на место и его взвесили, оказалось, что в дырку, просверленную Помолевым, утекло триста тридцать шесть килограммов зерна. Помолева не взвешивали. Однако, если бы кому-нибудь пришло в голову это сделать в конце его пути, можно не сомневаться, что ни грана совести в нем обнаружено не было бы.

Каким тупым безразличием к человеческому труду, каким звериным эгоизмом нужно было обладать, чтобы совершить такой гнусный поступок! Кто-то растил зерно, кто-то его убирал, молотил, свозил на приемные пункты. Для этого нужны были машины. Их делали из металла. Металл варили в домнах и мартенах. А для этого нужны были руда и уголь. Шахтеры, металлурги, машиностроители, комбайнеры, трактористы, шоферы не жалели своего труда, чтобы зерно легло к зерну и стало хлебом. Некий Помолев тоже не пожалел их труда. Он сделал так, что зерно отпало от зерна и стало мусором на дороге. Гнусен сам по себе акт воровства, но трижды гнусно то, что сделал Помолев.

Для того, чтобы проявить питекантропское отношение к чужому труду, вовсе не обязательно сверлить дырки в полу вагона и уносить домой двадцать пять килограммов зерна. Достаточно, как это сделала весовщица Зыбова на станции Харанор Забайкальской железной дороги, просто не проверить дверных проемов, просто не придать значения тому, есть ли в них щели, просто не подумать о том, что в эти щели может утечь зерно. На языке юристов это называется преступной халатностью. А я бы назвал это преступлением против хлеба. Вот именно – преступление против хлеба. Здесь все: и равнодушие к общему делу, и оскорбление личности хлебороба, и ущерб, нанесенный основе народного достояния. Ведь по милости Зыбовой из вагона. пока он дошел до станции Борзя, высыпалось полтонны зерна. Полтонны!

Стучат, стучат по рельсам вагоны. Бегут, бегут они к элеваторам и зернохранилищам. Несут, несут они тепло и соль человеческих рук. А другие руки, руки преступные и холодные, что-то недоделают, в чем-то схалтурят, что-то отпихнут от себя. И вот из вагона № 1366259, который шел со станции Червленская Северо-Кавказской железной дороги до Батайска, из-за неисправности хлебных щитов просыпалось две тысячи килограммов зерна. Из вагона № 855509, отправленного со станции Пролетарская, просыпалось около трех тонн ячменя. Что это, как не преступление? А ведь преступления эти совершены на той самой железной дороге, которая по идее находится в лучах «Комсомольских прожекторов», тех самых прожекторов, которые по идее должны вырывать из темноты разные неприглядные вещи и освещать их со всей присущей комсомолии непримиримостью. Почему же «Комсомольский прожектор» не осветил двери вагона

№ 855509? Может, на станции Пролетарская комсомольцы считают своей святой обязанностью бороться только против хулиганства и пьянства, а за порядок на транспорте пусть, мол, старшие братья борются?

А как, интересно, чувствует себя боевая, задорная молодежь со станции Харанор, где весовщица Зыбова на глазах у растерявшейся публики прохлопала пятьсот килограммов золотого зерна? Не кажется ли здешним комсомольцам, что тяжесть ответственности за это зерно ложится и на их плечи?

Преступление против хлеба... Как и во всяком другом преступлении, здесь могут быть свои соучастники, свои пособники и укрыватели, свои молчаливые созерцатели. Для одних ответственность должна быть уголовной. Для других – моральной. Но, ох, как тяжела моральная ответственность за подобные дела!

Я не знаю, какой характер ответственности компетентные лица изберут для начальника орса Владимирского отделения Горьковской железной дороги Гусева, но я бы избрал какой-нибудь самый позорящий. Этот человек распорядился кормить орсовских свиней... овсяной кашей. Он будет, конечно, утверждать, что заботился не о свиньях, а о людях, что свиньи не его собственность, что они, мол, предназначались обществу на съедение. Но крупа! Почему нужно было скормить свиньям полторы тонны овсяной крупы? Да потому, что Гусеву наплевать на все, кроме своих собственных интересов. А его личные интересы требуют добиться на службе максимального успеха при минимальных усилиях. Для того, чтобы прокормить свиней обычным способом, нужно организовать сбор пищевых отходов, привлечь к этому население и вообще иметь массу мороки. Куда проще кинуть свиньям под рыло овсяную кашу, а списать ее на кормление детей. Ведь вот, скажут, какой мастак Гусев! И кашей население обеспечил и свиней на славу откормил. А не пора ли нам дать ему повышение по должности?..

Преступление против хлеба... Оно особенно опасно. Потому что точно так же, как можно собрать хлебное богатство по зерну, его можно по зерну и разбазарить.

Питекантропы шутить не любили. И с ними тоже шутить не надо.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.