Когда, упоенные успехами в «капустниках», талантливые студенты Московского университета показали первую программу своего эстрадного коллектива — «Мы строим наш дом», стало ясно, что среди столичных зрелищ появилось что-то новое и, прямо скажем, симпатичное. И, по-моему, большее, нежели обычная самодеятельность. Теперь эстрадная студия МГУ играет свою вторую программу — «Прислушайтесь — время!». Это уже не «капустник». Это совсем, совсем другое. Некоторым зрителям порой жаль уходящей специфически студенческой юмористики, милых шуточек о том, как сдает экзамены «ни бум-бум» не знающий первокурсник и как ловко выворачивается «все знающий» третьекурсник. Ничего этого в новой программе нет. Есть мысли о том, как складывается судьба молодых в сегодняшнем мире, как приходит и уходит романтика и откуда является скука и обывательский практицизм.

Помню, как шумели на обсуждении этого спектакля в клубе на улице Герцена. Большинство приветствовало, одобряло, но говорилось и такое:

— Какая же это студенческая эстрада, когда часть исполнителей уже не студенты?

— Вы не должны выходить за рамки студенческой тематики!

— Почему на ваши спектакли приходит разная публика, ее не надо пускать!

И, наконец:

— Язык вашего искусства слишком сложен, рабочие вас не поймут!

Тогда на трибуну (впрочем, трибуны как таковой не было, каждый выходил на эстраду и говорил) поднялся рабочий одного московского завода и произнес самую, по-моему, интересную и умную речь вечера. Из его речи выяснилось, что вышеприведенный крик, знакомый еще Маяковскому, исходит от людей, близко не подходивших к современному заводу. Оратор разъяснил собравшимся, что такое пантомима, и что такое интеллектуальный уровень молодого советского рабочего, и как оскорбительно слышать, когда современного рабочего представляют этаким взрослым дитятей, воспринимающим лишь хорошо прожеванную духовную пищу.

Одним словом, решительный выход создателей эстрадной студии МГУ за пределы университета во всех отношениях был поддержан.

Итак, «Прислушайтесь — время!» — сознательная попытка создать эстрадное представление, которое заставит зрителя не только посмеяться, но и подумать.

Вот как выглядит программный номер — пантомима, выражающая опасение за историю. Застыли в круге одетые в черные трико юноши и девушки. В центре — человек с маятником. А за пределами круга — скорченное существо. Начинают бить часы, и круг задвигался. Существо вне круга медленно выпрямляется и поводит глазами, озираясь вокруг. В руках девушек и юношей появляются изображения. Кусок ледника. Древний папоротник. Пальма. Пирамида Хеопса. Парфенон. Пизанская башня. Кремль. Собор Парнасской богоматери. Бьют часы. Идет история созидания. А параллельно нагло шагает история разрушения. Существо наткнулось на камень. Камень неумело зажат в еще непослушных ладонях. Существо замахнулось. Убило. Оно распрямляется, все больше превращаясь в человека. Оно выломало из дерева сук. Замахнулось. Убило. Это уже человек, пластичны и ловки его движения. Он кидает копье. Убивает. Выгнул копье — получился лук. Натягивает тетиву. Убивает. Выковал меч. Убил. В руках винтовка. Прицелился. Убил.

А круг все движется. На поднятых руках теперь атрибуты нашего времени, современные здания, конструкции. Звучит электронная музыка, багровый свет заливает сцену. Человек вне круга вбегает на площадку, похожую на стартовую вышку для ракет, вздымает руки и замирает. В руках у него бомба, не какая-нибудь, а та самая, которая может стать последней. Круг останавливается. Человек смотрит вниз. И появляется огонь: его изображают три девушки в черном трико и в красных перчатках. Огонь разрастается. Человек смотрит вниз.

В зрительном зале возникает огромное напряжение.

Так символически передается час размышления человечества.

Вряд ли надо разъяснять, как это актуально сегодня, когда на наших глазах человечество только что пережило этот час, заглянув в термоядерную пропасть.

Пауза выдержана. Человек медленно опускает руки, вытирает пот со лба и оглядывается по сторонам. Он замечает других людей, видит протянутые к нему руки, пожимает их, возвращаясь из гипноза атомного кошмара. Круг снова задвигался. Теперь на поднятых руках космические корабли, галактические туманности, беспредельные пространства, в которые устремляется человеческий разум.

Думаю, не все удачно, не все, как говорится, вышло в этой пантомиме. Возможно, в двух-трех местах следует ввести слова, не поясняющие мысль, а выражающие ее. Два-три слова, ярких, как молния, весомых, как стихи Маяковского, патетических в истинном смысле. (Кстати, традиции поэта революции просматриваются в этом спектакле.) Но два-три слова, выражающие мысль,— это не поток слов-предисловий, дотошно, как маленьким, разъясняющих, что сейчас будет. На одном из спектаклей попробовали так сделать — получилось плохо.

У некоторых деятелей профессиональной эстрады возникает сомнение (по крайней мере, я слышал, как об этом говорили): а не слишком ли все это велико для эстрады? Ее ли это дело, может быть, она вторгается здесь в область трагедии? Что такое хорошая эстрада? Это удачная реприза, забавный конферанс, не более.

Однако студентов (а они в данном случае составляют большинство зрителей) привлекает не только форма, но и содержание, действие, выражающее мысль.

Да, не все получилось в первом программном номере. Где-то усложнена пантомима. Девушки в красных перчатках, изображающие огонь, чуть-чуть наивны. Но что из того? Желание соединить пантомиму, слово, музыку, изображение и получить новое искупает издержки. Тем более, что во многих номерах удается достигнуть единства. Образец такого достижения — эпизод «Скука».

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.