Дружбой покоренные вершины

— А каким он был?

— Сочинять стихи я начал очень рано и печататься тоже. И казалось бы, мне прямая дорога в Литературный институт. Но случилось так, что я стал студентом Государственного института театрального искусства. Судьба свела меня с замечательным режиссером Ильей Яковлевичем Судаковым. Чем-то я привлек его внимание, и он заявил, что у меня актерский дар. И хотя лестно было слышать его речи, я пытался возражать. Меня влекла поэзия, литература. Он терпеливо выслушивал меня, но потом опять приводил свои доводы. Мол, Шекспир был актером, и это не помешало ему стать поэтом, убеждал он. Ты должен сыграть Отелло. У тебя это может получиться. А поэзия от тебя никуда не уйдет. (Забегая вперед, замечу, что роль Отелло Кулиев так и не сыграл. Но в годы учебы в Москве перевел на балкарский язык три пьесы: «Фуэнте Овехуна» Лопе де Вега, «Проделки Скалена» Мольера и «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова. Перевел он и «Отелло» – только гораздо позже.)

— Я учился в ГИТИСе и был неплохим студентом. И все-таки меня одолевали сомнения в правильности моего выбора. Хотелось жить стихами, а не растрачиваться на что-то, кроме них. И тут решающую роль в моей жизни сыграла Анна Никитична Фурманова, жена известного советского писателя. Она была ректором института театрального искусства, пользовалась непререкаемым авторитетом у преподавателей и студентов. Она вызвала меня к себе в кабинет, усадила в кресло. Я навсегда запомнил ее строгое черное платье, на котором поблескивал орден Боевого Красного Знамени. Я ждал суровых слов, но она вдруг заговорила не как ректор, а как мать, которую волнует судьба ее любимого сына.

«Ты собираешься уходить из института, – начала она. – Это твое право, но я бы просила тебя остаться. Я знаю, что ты хочешь стать поэтом, но разве образование тебе помешает? Никакой вуз не даст тебе столько, сколько ГИТИС. У нас преподают историю музыки, театра, живописи... Где ты можешь получить такие знания, где так приобщишься к культуре? Только наши студенты имеют право на бесплатные билеты во все театры, на все выставки. Я тебя освобождаю от предметов, которые тебе не понадобятся в будущем. Только учись. И помни, что быть образованным – большое счастье».

Я остался, а вечерами стал ходить в Литературный институт.

В дни моей командировки мы выезжали в горы несколько раз. По дороге в Черекское ущелье Кулиев не раз останавливал машину. И однажды сделал это, чтобы преклонить голову перед памятником гениальному балкарскому поэту Кязиму Мечиеву. В год рождения Кязима его отец был еще крепостным крестьянином. А в округе шла добрая слава о нем, как о прекрасном мастере седельных и оружейных дел. Он и сыну привил любовь к своему ремеслу. Но сын пошел дальше отца. Хоть он и унаследовал от него талант мастера и кузнеца, но этого ему было мало. Он занимался самообразованием, учился, овладел не только арабским, но и персидским языком, читал великих поэтов Востока в подлинниках.

– Я не перестаю удивляться цельности натуры Кязима. На его пути в литературу было столько преград, но он сумел преодолеть их с честью.

Какая воля, какая тяга к прекрасному, какой характер! Кязим – талант трагический, но сколько в нем оптимизма, щедрости, доброты. Он жил в самом высокогорном ауле Шики. Однажды с соседней горы пошел селевой поток, который принес беду во многие семьи горцев. И Кязим направился из своего Хуламского ущелья в Чегемское, чтобы участвовать в похоронах. Там он встретился с поэтом Саидом Шахмурзой. Между ними произошел такой разговор:

– Сайд, если ты будешь раздавать свое добро, оно будет убывать. Не так ли?

– Так, учитель.

– Но вот есть добро, которое не убывает. Ты его раздаешь, а его становится больше. Что же это за добро, Сайд?

Долго думал Шахмурза, но так и не смог ответить на трудный вопрос своего мудрого старшего товарища.

И тогда Кязим сам ответил:

– Это добро – знания.

На всю жизнь запомнил этот урок Шахмурза.

Кайсын Кулиев бесстрашно вел машину над пропастью, захватывало дух от высоты. Поэт выглядел истым горцем, только оседлавшим вместо коня современную технику. Наконец мы остановились у знаменитых Голубых озер. Их тихая водная гладь была разных цветов. Под солнцем – синеватой. В тени деревьев – черной. А дальняя часть озера розовела. От воды веяло тайной. Еще бы: одно из озер имеет глубину более двухсот метров – волшебный колодец, искусно прорубленный самой природой. Кулиев искоса поглядывал на меня, и в этом взгляде было детское ликование: «Ну, как, удивлен? Вот где живу!»

Когда мы уже сидели в машине, Кулиев сказал:

– На Западе говорят, что происходит крушение гуманизма. Это не так. Какое же крушение, если существует поэзия? Живут классики, их переиздают, потребность в них не пропадает. Немало и современных поэтов. А поэт – обязательно гуманист. Ему нельзя без уважительного отношения к человеку. Это главный нравственный принцип.

Были при гитлеровском режиме слагатели лживых од, но поэтов не было. Я как-то вместе с Львом Гинзбургом ездил в ФРГ. Он, знаток немецкой литературы, попытался вспомнить хоть какого-то мало-мальски известного фашистского стихотворца и не вспомнил. Это немыслимо, чтобы режим, основанный на человеконенавистничестве, дал миру поэта.

Поэт, по моему убеждению, – всегда личность. Мне посчастливилось знать в жизни замечательных поэтов, и все они были личностями. Когда я вспоминаю о них, то всякий раз думаю: ведь вершин искусства они достигли не только благодаря своему таланту, но и тому, что наше многонациональное государство достигло великих вершин дружбы, трудовых побед, нравственности и гуманизма. Именно с них, этих высот, острому глазу литератора видны темы, живые и пульсирующие, истинно дорогие его народу, стране.