Чутье подсказало, что центром того крошечного ледяного осколка, на котором предстояло прожить последние дни дрейфа, будет ветряк. Сюда, к подножью ветряка, и свозили грузы. Освещали путь электрическими фонарями: до рассвета было еще далеко, а «летучие мыши» беспощадно задувал ветер. Это был страшный, слепящий вихрь. Скорость его достигала 22 метров в секунду. Из - за пурги почти ничего нельзя было разглядеть, но все четверо работали весело и дружно. Как только разгрузили оклад, пришлось покинуть жилую площадку: под ней прошла трещина. Поставили у ветряка шелковые палатки для жилья и радиостанции. Новые трещины начали отрезать склады. С баз надо было вывезти горючее, продовольствие, одежду...

К рассвету немного стихло. Странный, незнакомый пейзаж открылся зимовщикам. Вместо привычных очертаний огромного поля кругом чернели незнакомые торосы, за обломками ледяных полей зияли трещины. Небольшие льдины, разделенные водой, перемещались как попало. Нужно было иметь отлично тренированные нервы, чтобы работать на этой сумасшедшей карусели. Люди работали.

У Евгения Константиновича трудно что - либо узнать о нем самом, о его работе на льдине. Рассказывая о зимовке, он предпочитает говорить о других или в безличной форме: «мы строили», «мы ходили». У этого замечательного коллектива четырех товарищей все было построено на взаимопомощи, на общем труде: Федоров неплохо работал вторым радистом, Кренкель и Папанин были запасными метеорологами и астрономами, Ширшов - по специальности биолог - отлично справлялся с обязанностями гидролога и врача. И все же у каждого был свой огромный и ответственный участок работ.

Кое - что мы все - таки узнаем у Федорова.

- Ну, четыре раза в сутки производили метеорологические наблюдения и сообщали данные на материк... Какой бы ни была погода: шел ли дождь, бушевала ли пурга, - метеосводки уходили в срок и никогда не опаздывали. По утрам очень не хотелось вылезать из теплого спального мешка. Спали в одном белье, а за ночь температура в палатке почти что сравнивалась с наружной. Поэтому лежишь до последней секунды, а потом одеваешься молниеносно, словно на пожаре. Астрономические наблюдения? Их было много, как ни в одной другой экспедиции. Хотелось самым точным образом каждый раз установить адрес льдины. Летом донимали туманы и таяние. Теодолит, покрытый чехлом, всегда стоял наготове, чтобы можно было воспользоваться даже небольшим прорывом в облаках и сразу «поймать» солнце. Сидишь, ждешь. Только облака посветлеют, поскорей сверяешь карманные часы с хронометром. Высоты солнца измеряешь не два раза, а раз двадцать. Для проверки, чтобы не ошибиться.

Летом лагерь был очень живописен. Кругом озера, ручьи пресной воды. Мы даже на байдарках по нашим морям катались. Правда, эти «красоты» для работы были весьма некстати. Приходилось все время таскать снег и подсыпать под приборы, чтобы ровно стояли. Потом подставками служили книги. Кренкель и Ширшов очень ругались: я им всю библиотеку перепортил. В сентябре солнце опустилось очень низко. Оно ходило по небу почти у горизонта. Почти полдня длился закат. Пурпуром окрашивались и льды и небо. Отсчеты в таких условиях искажались. С нетерпением ждал появления звезд. Определяться по звездам легче и точнее. Но с наступлением полярной ночи появились новые трудности. В темноте трудно рассмотреть деления теодолита. С началом сильных морозов останавливались часы. Если часы шли, все равно было довольно трудно удержать сразу в руках и часы, и лампу, и записную книжку. Тогда мы наладили телефонную связь теодолита с палаткой. Я наводил инструмент на звезды, отсчитывал высоты, а кто - либо из товарищей, сидя в палатке, записывал мои отсчеты. Иногда микрофон портился. Тогда «ассистент» выключал в палатке освещение. Это был условный сигнал. Я тряс микрофон, стучал по нему, повторял отсчет, пока свет в палатке снова не загорался: это значило - дошло. Что интересного дали гравитационные наблюдения? Очень много. Теоретические представления о форме земного шара в околополюсном районе до сих пор были далеки от истины. После обработки всех записей в них придется внести существенные поправки...

Обо всем этом рассказывается скромно, без особых подробностей. Ни слова о том, что незаурядная смелость требовалась от людей, так беззаветно служивших науке в сверхтяжелых условиях полярной ночи, когда каждый час льдина могла лопнуть, рассыпаться, разойтись под ногами.

Работа на полюсе была серьезным испытанием для теоретических познаний молодого астронома - магнитолога. Об этом Евгений Константинович позднее рассказывал на собрании комсомольцев и молодежи ледокола «Ермак».

Полюс - это точка, где нет долготы и вместе с тем есть любая долгота. Все меридианы сходятся в этой точке. На полюсе север под ногами и во все стороны открывается вид на юг. Откуда бы ни дул ветер, он всегда будет южным. Куда бы ни несло льдину, она всегда уходила на юг. Вот и разберись тут. Еще собираясь на полюс, Федоров и его товарищи - астрономы - задумались над этими «неприятностями». Никак нельзя было согласиться с тем, что на полюсе и вблизи него нельзя определить направление ветра и дрейфа так же, как и в любой другой точке земного шара.

От употребления обычной географической сетки пришлось отказаться. За исходное для всех ориентировок направление был избран гринвичский меридиан. Этот меридиан, как и все параллельные ему линии, считали направлением «юг - север». Никакого полюса! Условная линия «юг - север» уходила в обе стороны северного полушария. Где - то у обсерватории Гринвича, вблизи Лондона, разместился условный юг. Продолженная по другую сторону полушария линия подходила к Чукотскому полуострову, и это был условный «север». Расположенные между 90 - 100 градусами восточной долготы острова Северной Земли на карте Федорова были «востоком». Северо - канадское побережье лежало на «западе». Так на полюсе были созданы искусственные страны света, по которым ориентировались...

Но вернемся в лагерь. Мы обходили его, осматривая каждую мелочь. Федоров по - хозяйски поправляет какую - то связку, уложенную поверх увязанных нарт. Неожиданно из снежной радиорубки кричит Кренкель:

- Женя, срок!

- Эх, черт возьми, забыл совсем!... Обыскав карманы и обнаружив записную книжку, карандаш, Евгений Константинович побежал к метеобудке. Ее уже обступили кинооператоры и фотографы. Шутка ли: последняя метеосводка дрейфующей станции! Но Федоров никого не видит. Он серьезен и сосредоточен. Он измеряет скорость ветра: 2 метра, 1 балл. Облачность - нуль. Температура - минус 3.

Рядом с метеобудкой домик, сложенный из снежных кирпичей. После дней шторма и ломки папанинцы построили это новое жилье. С каким сожалением в морозные ночи вспоминали они свой старый уютный и вместительный палатку - дом!

Выглядело это новое снежное жилье так. Яма - три на пять метров. В передней части - в «кухне» - она сделана в рост человека. Дальше - лежанка, устланная шкурами. В углу «кухни», на снежном выступе, напоминающем плиту, большая керосиновая лампа. Собственно говоря, это две лампы, но резервуары их соединены Иваном Дмитриевичем. Стоит примус, на нем закоптелый и порядочно измятый чайник (такие чайники бывали в теплушках в годы гражданской войны). Валяются алюминиевые миски с деревянными ложками. На ложках выцарапано: «Папанин», «Кренкель», «Ширшов», «Федоров». В снежных стенах выдолблены полки. На этих полках лежат книги, фотоаппараты. Чемодан, набитый тетрадями, служит туалетным столиком. На чемодане мыльницы с еще не замерзшим разведенным мылом. Валяются пакетики со всевозможными концентратами: тут и супы, и котлеты, и кисели.

Когда Федоров освободился, он повел нас дальше - в старую палатку, которую оставили, когда под ней прошла трещина. По скользкому, полузаваленному снегом ходу пробираемся внутрь. Темно. В первой комнате на полочке, старательно прибитой Папаниным, валяется мясорубка. Ею давно не пользовались, и провернуть проржавевшие ножи удается с большим трудом. Да ведь свежее мясо давно вышло!... Сбоку, в снежной стене, видна дыра. В нее с трудом может протиснуться человек. Кора идет далеко, это туннель. Еще зимой Федоров проложил по снегу глубокую траншею от жилой палатки к своему гравитационному «шалашу». Пурга засыпала ее. Тогда предприимчивый Иван Дмитриевич предложил сделать снежный ход, а Кренкель осветил его крошечными электролампочками от фонарей. Можно было, не выходя наружу, пробраться в палатку и там часами просиживать за всякого рода наблюдениями.

Во втором бывшем жилом отделении сыро. Под ногами хрустит лед. Оленьи шкуры, лежавшие на полу, основательно смерзлись. Пахнет каким - то особым, острым запахом морских водорослей. Уже много дней спустя любую вещь, взятую из лагеря, можно было отличить по этому запаху. Тетради, дневники героев, вещевые мешки из серебристой, удивительно легкой, прорезиненной материи, книги, даже приборы долго хранили этот запах.

Вскоре мы покидаем лагерь.

Федоров уходит с последней нартой. На ней его приборы, журналы, драгоценные записи и пробы Ширшова. Каша группа останавливается у одной из торосистых гряд. Все молча смотрят назад, где на высоком торосе гордо развевается государственный флаг СССР. Всего лишь несколько часов назад здесь жил, существовал легендарный лагерь замечательного коллектива четырех советских людей, четырех героев. Федоров тоже молчит. Потом он махнул рукой:

- Пошли...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.