Не знаю такого репортера, который втайне не считал бы себя способным написать отличный роман или на худой конец сценарий для кино. Я сам частенько подумываю о романе. В валике моей старенькой машинки появляется время от времени самая чистая, самая белая страница. Я нахожу в приемнике музыку, такую, чтоб по возможности способствовала раздумью. Музыка тихо играет, а я сажусь перед машинкой думать. И уже начинают брезжить глубокие мысли и обступают образы, как на обложке старого издания Александра Дюма, где романист изображен с гусиным пером в руке в окружении своих героев, витающих в кучевых облаках.

Но самая чистая, самая белая страница остается нетронутой. Всегда что-нибудь мешает.

Так и на этот раз. Едва я успел выбить цифру «1», что, как известно, знаменует начало творческого процесса, за окном, во дворе, заорали ребята: «Генька, шайбу!»

Они теперь завелись до вечера. Прощай, мой роман! Не стану же я кричать в форточку, чтобы они прекратили это безобразие. Так не водится между добрыми приятелями. А друзья мы с тех пор, как я подарил им клюшку Саши Кузяева, моего лучшего товарища.

С тех пор они меня считают своим. С тех пор они играют у меня под окном, избрав именно этот уголок обширного двора, потому что настоящая дружба не может быть неблагодарной.

Придется опять отложить роман. Расскажу, пока не забылась, короткую историю с этой клюшкой. А история довольно забавная.

Наверное, любой водитель троллейбуса может заставить машину быть послушным инструментом своих настроений, состояния духа и темперамента. Иной раз машина становится вдруг похожей на добрую няню, гуляющую с детишками на солнцепеке, в другой раз напомнит коммунальную соседку, вставшую утром не с той ноги. Все имеет свои причины. В первом случае водитель, надо полагать, доволен всем на свете, пообедал; во втором - кончились сигареты или был разговор с линейным ревизором...

Я мог бы дальше разрабатывать эту богатую тему. Помню, например, эпизод, когда мне пришлось гигантскими шагами мерить чуть ли не целую остановку, пока дверь не отпустила мою новую папку. Тонкая была работа!

Не знал я тогда, что это развлекается Саша Кузяев.

К сожалению, мы, журналисты, несколько преувеличиваем, думая, что знаем все.

Да, Саша Кузяев водил троллейбус. Он и сейчас это делает, в чем легко убедиться, если вам придет в голову поднять глаза на табличку над дверью водительской кабины. Мне это в голову не приходило.

Водил он машину без особых происшествий. Подув в микрофончик, объявлял остановки, призывал пассажиров оплачивать проезд своевременно и правильно. Быть может, чей-нибудь скучающий взгляд, блуждая по несложному хозяйству водительской кабины, наталкивался на предмет несколько неожиданный. Но, с другой стороны, что тут неожиданного? Любительский снимок девушки в углу смотрового стекла. Пассажир, если он склонен был пофилософствовать, замечал соседу: «Всюду жизнь!»

Сменяясь, Саша забирал фотографию с собой. Позднее, уходя на тренировку, Саша перекладывал снимок в потайной карманчик синего с белой каемкой свитера. На лед они тоже выходили вместе: карточка была надежно спрятана под плечистыми доспехами хоккеиста.

И никто ничего не подозревал? Так думать мог только Саша. Вся команда, включая запасных и массажиста, была прекрасно осведомлена.

Уверены были, что они встречаются чуть ли не каждый вечер. Полагали, что Саша грустил в тот вечер, когда встречи не было. Грустил и звал всех к себе. И команда должна была слушать лирические песенки в граммофонной записи или в застенчивом исполнении самого Саши. И нечего было думать включить хотя бы телевизор. «Сегодня, братцы, там нет ничего...»: - говорил Саша. В такие вечера он особенно не любил спортивные передачи. Он говорил, что не понимает, как могут люди, не умеющие отличить клюшку от шайбы, так бессовестно трепаться о спорте. Его раздражал голос спортивного комментатора, и он выключал звук. Конечно, глуповатый вид у человека, когда он вхолостую шевелит губами и жестикулирует. «Видите? - тогда говорил Саша. - Ну что хорошего?..» И гасил экран.

И опять начинал грустить. И ребята под тем или иным предлогом удирали, оставляя жертву, заранее избранную. Жертва в последний момент малодушничала, молила не бросать одну, сулила вести всех в кино за свой счет. Но закон очередности соблюдался твердо. Очутившись на лестничной клетке, ребята с удовольствием слушали, как Саша в который раз принимался грустить теплым и застенчивым тенорком, и находили, что вот так, на безопасном расстоянии, Сашин голос даже приятен.

Рассказывая, мне придется кое-что домыслить, представить, как это могло быть на самом деле. Повторяю, я многого не знал, хотя, как потом выяснилось, был фигурой не лишней в событиях. Или, может быть, лишней?

Я часто заходил к концу передач в дикторскую нашего телецентра. Если в мире на ночь глядя ничего сенсационного не случалось, Борис Иванович и кто-нибудь из девушек готовились вести передачу последних новостей, в то время как другие разбирали почту.

Почта в адрес дикторов приходила большая. Курьерша, высыпая на стол груду конвертов и открыток, говорила: «Налетайте, девочки, вишь сколько опять настрочили женихи!»

Больше всех получала писем пышноволосая Татьяна. Ей писали из воинских частей и почему-то из строительно-монтажных управлений. Читать нужно было все письма. За этим строго следил Борис Иванович, верно, оттого, что сам писем не получал. На так называемые романтические излияния отвечали по трафарету: благодарим за внимание, желаем успеха в труде, в учении и, в личной жизни.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.