Дивное и возвышенное назначение

Вы помните повесть «Юрта ворона» Ефремова, автора «Туманности Андромеды», «Лезвия бритвы» и других превосходных произведений?

Напомню ее содержание. Герой «Юрты ворона» — геолог — попадает в тяжелую катастрофу.

От падения в разведочный шурф он получает тяжелую травму, паралич .обеих ног. С поразительным мужеством борется геолог со своим недугом. Он идет на рискованный эксперимент ради выздоровления. Добивается полного успеха и одновременно делает важное открытие.

Я. знаю, что когда Иван Антонович Ефремов получил из типографии первые экземпляры повести, то подарил один экземпляр «Юрты» академику Яншину со словами: «Герою моей книги». Что же означали эти слова?

— Какая связь между повестью Ефремова и событиями вашей жизни, Александр Леонидович?

— Лет двадцать тому назад мы вели большие работы по поискам железных руд в Приаралье. А надо вам сказать, что в тот период я находился в трудном положении. Каждый год мы привозили все новые и новые находки, привозили горы экспонатов, образцов, проб. У меня в Москве накопились горы схем, килек, геологических карт. И, самое главное, накопилось огромное количество наблюдений, мыслей, материала для широких обобщений, выводов. Было совершенно ясно: надо остановиться, осмотреться, как говорят, сделать теоретические выводы об исследовании этого обширнейшего района. В конце концов это был мой долг ученого. Но зимы хватало на черновую обработку материалов, а лишь только сходил снег — снова настоятельно звали нас тропы геологической разведки.

...Это случилось осенью сорок девятого года. Я приехал в одну из партий проверить результаты исследований и спустился в шурф — двадцатичетырехметровую отвесную трубу, в которую человека опускали в крохотной одноместной бадье. Завершив осмотр шахты, я велел поднимать меня наверх. И вот, когда подъем был почти завершен, блок оборвался и бадья полетела вниз. В секунды этого страшного полета сработал инстинкт: руки сами собой уперлись в стенки шурфа, что замедлило мое падение и спасло мне жизнь...

Пока друзья наверху подвезли другой подъемник с новой бадьей, пока ее прилаживали и спускали, прошло я уже не знаю сколько часов, или дней, или лет... Я лежал внизу, в темноте, раздираемый болями, с переломанными ногами, ободранной спиной, и думал лишь об одном: только не потерять сознание! Ведь я знал: бадья — одноместная, я сам должен буду влезть в нее!

Дальнейшее помню обрывками. Как спустили, наконец, бадью. Как влезал в нее, вернее, втаскивал в нее свое тело. Как поднимался наверх. Потом провал, и, дальше помню, как спорили надо мной уже в Аральске, куда я был доставлен, два хирурга, прилетевшие один из Актюбинска, другой из Кзыл-Орды.

Окончательно пришел в себя в Москве, в больнице Склифосовского. Позднее я познакомился со своим диагнозом. Почти полностью была оторвана правая стопа, открытый перелом правого колена, закрытый перелом лодыжки левой ноги, перелом правого плеча с разрывом артерии, тяжелейшие внутренние ушибы — каждое ранение такое, что достаточно одного из них, чтобы сделать человека калекой...

Меня запеленали, загипсовали, растянули чуть ли не во всех направлениях и подвесили прямо-таки как в коконе.

Теперь начались новые мучения — мучения ожидания. Мне сказали: лечение продлится год или два. Год или два безделья, с ума сойти!

Время шло, и, когда мне освободили правую руну, я уже принял решение: добился от врачей разрешения работать. Решил заняться переводом с французского языка большой монографии М. Жилио «Стратиграфическая геология». Это был мой первый и последний опыт работы в качестве переводчика. Во всяком случае, книга была издана в 1958 году, и две главы из нее в моем переводе! Но это было все не то... Больничная койка цепко держала меня, а впереди оставались долгие, томительные месяцы лечения.

Я перебирал в памяти начатые и неоконченные работы, ломал голову над нерешенными проблемами и вдруг понял: вот он, самый мой долгожданный творческий отпуск, предоставленный мне самой судьбой для осмысления огромного накопленного материала!

Был строгий консилиум, жестокий спор с врачами, в котором я победил: мне разрешили заниматься, работать прямо тут же, в палате. Жена и друзья позаботились о том, чтобы доставить мне все необходимое: карты, схемы, описания, справки, нужную литературу. Палата превратилась в филиал институтской лаборатории. Работа закипела. Дни полетели, и даже кости мои, кажется, стали срастаться быстрее.

Одним словом, уже через год, еще с костылями, я снова уехал в экспедицию, оставив в Москве труд, написанный в больнице, — «Геология Северного Приаралья», ставший моей докторской диссертацией.

Я взял два эпиграфа к своей работе.

Первый — за то, что в этой цитате из старинной «Книги, глаголемой Большой чертеж» точно, кратко и образно дается описание навсегда ставших мне родными мест: «А от моря Хвалимского на восход на солнечный до моря Синего семь ден пути...

А противу тех рек Пески Ара-кум, да Пески Кара-кум, да Пески Барсук-кум... А к Синему морю от Иргыз-реки 280 верст Пески Барсук-кум, поперек того песку 25 верст, да Пески Нара-кум — от Синего моря 200 верст. А те три Пески прилегли к Синему морю, к берегу».

Между прочим, я часто сталкивался с ложным мнением, что Аральское море — серое, свинцово-серое. Покойный Лев Семенович Берг, крупнейший исследователь Арала, провел специальные исследования и доказал, что Аральское море — самое синее из всех морей в мире. И есть основания считать, что сказочное Синее море наших предков и есть Аральское море.