Девки приехали

Тишиха улыбалась воспоминаниям. Вот еще чем хорошо квартирантов держать – уж, кажись бы, совсем забудешь чего, а с ними начнешь говорить и ненароком наткнешься, будто куст малины отыскала в лесу, который сама же и оставляла дозориться да в суматохе забыла.

Вот ведь чего, ну-ка, вспомнила: про кошку. Тине тогда лет восемь было, поди. А теперь уж у дочери ни единого волоска родного нет – вся седая. Время-то как бежит...

Про Тинины волосы Тишиха говорить не стала: начнутся расспросы, что да как. А ей сейчас распространяться о том, что у младшей дочери умер муж, нисколь не хотелось.

– Теперь уж у Тины детки, – сказала она. – Четыре ребеночка, все в школу ходят... Каждые каникулы привозила ко мне. А в прошлом году не привезла, так я не видала и лета, как потеряла чего...

Тишиха подумала, что уж сейчас-то они у нее спросят, привозила ли Тина ребят нынешним летом, и заторопилась, чтобы они не успели задать вопроса:

– Ой, не озорные у нее детки, все с разрешенья, – она шумно высморкалась и все-таки не смогла усидеть на месте, пошла будто бы в огородец, накопать на обед картошки-скороспелки.

Фаина Борисовна было засобиралась с ней, но Тишиха остановила ее:

– А чего ты со мной пойдешь? Два-то куста картошки выкопать не велика надсада.

Фаина Борисовна так и осталась.

Тишиха вышла из избы, проскрипела воротами в огородец и прислонилась спиной к заплоту ограды.

Дождь навымачивал из травы комаров. Они скопились под крышей, не вылетая на ветер и будто только и дожидались Тишихи. Она поотмахивалась от них рукой, но это ведь не комары, а зверье, не дадут и погоревать, побрела к начатому загону картошки.

Картошку нынче опалило морозом, ветвина у нее побурела, как осенью. И ведь как дружно весной все двинулось в рост – и хлеба, и трава, и картошка. Но тепло продержалось недолго. В июне ударили холода – и все сразу присело.

Скороспелка уродилась нынче не больше куриного яйца. И дожидаться от нее, что она поправится, не приходилось, потому как ветвина уже отмерла от клубней, клубни жили в земле сами по себе.

Да-а, про Тину лучше и не затевать разговора. А как не затеешь, когда Тина из головы не выходит. В тридцать пять лет осталась одна, с четырьмя ребятами – нахваталась горького до слез. Тут поседеешь...

Видно, уж так на роду написано, чтобы какая-то из дочек повторила ее судьбу. Тишиха овдовела в сорок один. А Тина-то и того раньше. Вот уж пять лет мыкается...

По три года привозила Тина своих ребят к матери. А то ведь летом-то неизвестно, куда их и девать. Всех не забьешь в пионерский лагерь на три-то смены. Да Петька тогда еще в садик ходил, Вера в первый класс – какие им лагеря.

– Вези, Тина, вези ко мне!

А это ведь только легко сказать: «Вези»... К семидесятилетней старухе. Лето Тишиха пропышкает над ними, а на осень сама слегла: в голове болит – нервы-то уж никуда не годятся, ну-ка, все три месяца в расстройстве, не заболели бы без матери, не заблудились бы в лесу – лес-то какой большой, – не утонули бы в реке, – голова болит, да и ноги не ходят, и руки не действуют. Надо бы на зиму дров наготовить, а с ребятами и некогда было: то стирка, то варенье.

Три года выдержала, а больше-то не смогла. Сказала Тине:

– Не могу, Тина, больше. Так сама же и покою нигде не находила, изболелось все сердце: как там Тина одна-то с четырьмя управляется? Да и не в деревне ведь, в городе. Выскочил на дорогу ребенок – и, того гляди, под машину попал.