Но было в нем что-то непривычное, что-то дерзкое, и со взрослыми он на равных, иной раз как скажет: «Я и сам не дурак, не надо меня учить». Может, это и нравилось, не знаю. Я и теперь многого не знаю и не понимаю в Витьке Антонове, а только когда думаю о нем, начинает щемить сердце, и меня мучает вина перед ним, нет, не та, не личная – другая, из общего котла... Мне всегда было жалко Витьку Антонова. Он, кажется, догадывался об этом, но не обижался, хотя другому кому не спустил бы... Как-то бабы в очереди вздумали жалеть его: сиротинушка ты бедная, горемыка, – так он страсть как обиделся на них и такое выдал, что бабы и теперь еще нет-нет да и вспомнят и разведут руками.

Идем с Витькой Антоновым по улице, а я и не знаю, куда и зачем... Что-то расхотелось слоняться, и домой потянуло, но тут я вспоминаю о черных сусликах. А что, если и в самом деле есть такие? Вот бы поглядеть! Но до Лысой горы километров десять, и, мы, пацаны, и не ходим туда, и не только потому, что в ту сторону не выпадает у нас дороги, а еще и потому, что о Лысой горе идет по деревне недобрая слава: будто души тех, кто давно помер, летают над нею и беспокоят людей. По слухам, в прежние времена в березовой роще, подле Лысой горы, местные буряты хоронили своих родичей. Тогда не закапывали гробы с покойниками в землю, а подвешивали их к ветвям деревьев, а то и просто оставляли у подножия Лысой горы.

Я подавляю в себе робость и, сам не ожидая от себя этого, говорю, что мне страсть как хочется сходить на Лысую гору и хоть одним глазком глянуть на черных сусликов. Витька Антонов посматривает на меня с усмешкой:

– Согласен. Пошли...

Я почти со страхом гляжу на него: не ожидал, что он так скажет. Уже за полдень, а до Лысой горы топать да топать... К тому же там черт те что творится: людские души носятся, как угорелые, и у меня нет желания встречаться с ними. Останавливаюсь посреди улицы, опускаю голову. Витька Антонов оборачивается ко мне, спрашивает:

– Ну, чего ты?.. Боишься? А зря. Ты живых бойся, а мертвых... они не сделают зла.

– И вовсе не боюсь, – говорю и чувствую, что краснею. Но Витька Антонов уже и не смотрит на меня, начинает рассказывать, как славно на вершине Лысой горы и как хорошо оттуда видать всю округу. Было бы время, он бы оттуда не уходил и все глядел бы, глядел...

Не замечаю, как оказываемся на околице и идем узким разбитым проселком. Прихожу в себя, когда деревня остается позади, а в лицо тянет ветром. Не знаю, отчего, наверно, оттого, что Витька Антонов нынче весел, а таким он нечасто бывает, на душе у меня становится легче, и я мысленно говорю себе: «А, где наша не пропадала!..»

Витька Антонов насвистывает что-то под нос, спустя немного говорит:

– Люблю петь, хоть и пою худовато.

Если бы только «худовато»! Как-то на улице вдруг запел: «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой...» Да не запел – заорал и так громко, что нас, пацанов, взяла оторопь: «А он случайно не того, не свихнулся?..» Но был среди нас один, ушлый, он сказал: «Нет, не свихнулся. Это у него называется петь». М-да, веселая тогда вышла история. Витька Антонов «поет», а собаки начинают лаять – в одном конце деревни, затем в другом, и вот уже их голоса слились в один протяжный вой. Помню, нехорошо тогда было у меня на душе, в пору самому завыть. Потом бабы говорили по деревне: «На собак кто-то напустил порчу, всю ночь, окаянные, выли...»

– Люблю петь, – снова говорит Витька Антонов. Я с мольбою смотрю на него:

– Может, не надо, а?

– Как хочешь, – пожимает плечами парень.

Ближе к вечеру усталые подымаемся на Лысую гору. Тут уж не до черных сусликов: ноги у меня гудят. Опускаюсь на влажную – не обсохла еще после снега – землю, дышу тяжело. «Простынешь», – говорит Витька Антонов, но я лишь машу рукой, а о душах, которые, по слухам, живут на Лысой горе, я теперь не думаю даже. Не до них... Вспоминаю об этом позже и со страхом оглядываюсь. Витьки Антонова нет подле меня, ушел куда-то, а я и не заметил. Вскакиваю на ноги, испуганно озираюсь и тут вижу тень, она плывет над землей, большая, крылатая. Замираю на месте. «Ну, пропал», – думаю и зажмуриваюсь. У меня дрожат колени. Еще немного, и я заору в голос. Но тут кто-то кладет на мое плечо руку:

– Что с тобой?

Не сразу узнаю голос Витьки Антонова. Облегченно вздыхаю, открываю глаза и, стараясь не глядеть на парня, говорю:

– Маленько задумался.

– Это хорошо, – улыбается Витька Антонов. – Подумать никогда не вредно. – Я подымаю голову, но глаза у парня серьезные. – О том хотя бы, что буду есть завтра. Я же один.

– Худо одному? – спрашиваю участливо.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.