– А на Лысой горе черные суслики живут. Подымешься наверх, глянешь вокруг и увидишь: то тут, то там торчат из земли обгоревшие стволики. Откуда бы им здесь взяться? Только подумаешь об этом, уж нет стволиков: зашевелились, забегали... Черные суслики! Я с недоверием смотрю на смуглолицего парня лет шестнадцати, он сидит подле меня на приступке крыльца и не улыбнется даже. А ведь соврал. Точно, соврал!.. Будто я не знаю, какие бывают суслики. В прошлом году, к примеру, когда было уж очень голодно, мы, пацаны, с утра до ночи пропадали на сусличьих полянках, заливали водой норы, а потом... Чего уж там! Случалось и сусличью ножку съесть. Ничего мясо, правда, тухлятинкой отдает. Так что про этих зверьков я знаю немало. Куда еще ни шло: рыжие или красные. Но чтоб черные...

Парень заметил, что я не верю ему, хмурит брови, а они у него длинные и тонкие, как у девчонки, говорит негромко:

– Скажи, врал Витька Антонов? Нет? Жизнь большая, всего не упомнишь, однако я старательно перебираю в памяти

все, что связано у меня с Витькой Антоновым, а потом отрицательно качаю головой.

– Пацан! – с неудовольствием говорит Витька Антонов и подымается с крыльца.

Я не спорю, пацан и есть, года на четыре младше его. Иду следом за парнем на улицу, смотрю на него снизу вверх. Важный такой, дымит самокруткой, а то возьмет ее в левую руку, поднесет ко рту, сдует пепел. Орел! Не то что я... И я пробовал курить, да без толку: голова разболелась, и тошнить начало. А жаль! С самокруткой-то во рту, небось, и на человека был бы похож. Ну да ладно, всяк живет как может...

Тихо на улице и слякотно, весна на дворе. Солнце пригревает. Воробьи копошатся под стрехами крыш. Ставни домов серые, побитые, но есть и покрашенные в зеленый цвет: краску на прошлой неделе завезли в магазин...

– Свеженькая, не обсохла еще, – говорит Витька Антонов и останавливается, а спустя немного подходит к окошку, с минуту разглядывает ставню, проводит по ней пальцем раз, другой... У меня на сердце захолонуло: увидят – не оберешься потом, разнесут по деревне.

– Витек, – говорю. – Неудобно ж... – И тяну его за руку, но он ни с места, стоит как привязанный к ставне, и водит по ней пальцем и водит, еще и удивляется, что краска так легко поддается:

– Свеженькая, не обсохла...

Правая щека у Витьки Антонова в краске, особенно много ее на кончиках изуродованных пальцев – в рубцах она, под ногтями. Руку парню покусал с год назад рыжий пес. Я и теперь помню его: здоровущий, мерзавец! А было так. Похвастал Витька Антонов, что любой собаке затолкает в пасть руку. Мы, пацаны, знаем: отчаянный Витька Антонов и на кладбище ходит ночью на спор, а утром возвращается веселый: огонечки там горят на могилках, будто свечи, красиво!.. А мы говорим: «А вот и нет, небось, не захочешь иметь дело с кобелем толстой Парани, небось, струсишь?» «А вот и не струшу», – отвечает Витька Антонов, и всем скопом, гогоча, мы идем на Паранин двор, где на цепи уже пятый год сидит кобель. Встречает нас басовитым лаем, шерсть на загривке дыбом, глаза горят... Хорош пес, под стать хозяйке, и та во двор не каждого пустит, но с Витькой Антоновым предпочитает не ссориться: накладно. Только и говорит: «Хочешь, миленький, спытать кобеля? Попробуй, я погляжу...» Вроде бы и довольна даже. Но мы, пацаны, вдруг сделались скучными: «Вить, а может, не надо?» «Отчего ж не надо? – не соглашается Витька Антонов. – Как раз надо!» И идет к кобелю. Мы затаили дыхание, а те, кто посмелее, похватали в руки камни. Ждем. И Параня ждет, ухмыляется.

«Вот мы сейчас потолкуем с тобой, – тихо говорит Витька Антонов и подходит к кобелю все ближе, ближе. – И потолкуем, а что?.. А спросим: отчего у тебя хозяйка за чужими мужиками ухлестывает, иль своего нету?.. В том-то и дело, что есть, правда, раненый, без обеих ног. И спросим, да!..»

Я гляжу на Параню, и так-то она вся красная, а тут вроде малиновой сделалась, распирает, видать, ее от злости-то...

А Витька Антонов уже возле пса, кладет ему на загривок руку, садится на землю, берет пса за шею, нашептывает ему что-то... Параня не выдерживает, машет над головой руками, кричит: «У, псина, корми его!» – и убегает в избу, но скоро, опамятовавшись, возвращается, смотрит, как Витька Антонов заталкивает в пасть псу руку, а потом идет от конуры, улыбаясь.

Когда мы выходим за ворота, слышим, как Параня ругает пса. Витька Антонов останавливается. «Погодите-ка», – говорит и возвращается на Паранин двор. Минуту-другую спустя слышим: «Ты, Параня, не забижай пса-то. Не надо. Я могу и рассердиться и уж тогда устрою тебе – век не забудешь ». А скоро слышим и Паранин голос: «Витенька, миленький, ну что ты?.. Ей-богу, и в мыслях не было забижать пса: он такой славный и тебя не тронул. – И торопливое, через паузу: – Ты, Витенька, не шибко-то, ну, насчет мужиков-то... Я ж баба, а мой-то весь покалеченный, куда ж мне деться-то, господи!..» «Ладно, ладно, – отвечает Витька Антонов, и в голосе его смущение. – Мне-то что?.. Живи, как знаешь. Это я так, для порядку...»

С того и пошло. И скоро уж на деревне не осталось собаки, в пасть которой Витька Антонов не заталкивал бы свою правую руку. Но встретили как-то на улице бродячего пса. Рыжий, глаза как красные угли. Увидев нас, поднял морду от мусорной кучи, ощетинился. «Красавец, – сказал Витька Антонов. – У нас таких сроду не было». И пошел навстречу псу. Мы, пацаны, затаились в распадке, страшно, и не глядим в ту сторону. Помню, на сердце у меня было неспокойно, все ждал чего-то. И дождался. Витька Антонов спустился в распадок, и рука у него по самый локоть в крови. Я в тот раз, кажется, впервые понял, что значит дрожать как осиновый лист, когда над степью висит полуденный жар, а у тебя зуб на зуб не попадает. И не только я понял это, пацаны вроде бы тоже. Те, кто послабее нутром, сорвались с места, убежали. А те, кто остался, неумело, наспех перевязали Витьке Антонову руку.

Но и после этого Витька Антонов еще долго, стоило зарубцеваться ранам. баловал с собаками. Спрашивали у него пацаны: «А смог бы ты затолкать руку в пасть льву?» Он ненадолго задумывался, отвечал: «Поди, смог бы. да в наших краях львы не водятся».

Витька Антонов – сирота, но и у него, как у всех людей, были отец и мать, померли они в войну. По слухам, приехали на похороны Витькины родственники из разных деревень, все, что было путного, забрали, а избу заколотили. Долго спорили, в чью семью взять самого Витьку. Нашелся один, посадил его на телегу. Увез. Но недолго пожил Витька Антонов у родственника, вернулся. Сорвал со ставен доски, затопил печку...

Не маленький уже – кое-что умел делать: навоз ли у соседки разбросать по грядкам, замок ли починить на колхозном складе – от отца перенял это ремесло. Без куска хлеба не сидел. К тому же председатель колхоза выделил на Витькину нужду поросенка: «Пускай у тебя во дворе живет, к зиме будешь с мясом. – И, помедлив, добавил: – Но чтоб по весне вступил в колхоз. Нам люди нужны».

В пору сенокоса работника ретивее Витьки не просто было сыскать: ставил копны, помогал стогометателям, и потому, когда подходило время подбивать бабки, трудодней у него было немало. Я и теперь помню: мы, пацаны помладше, очутившись на сенокосе, норовили быть рядом с Витькой Антоновым – бойкий да шустрый, подле него, кажется, и солнце не так палило, и мошка не так ела... Нет, он не всегда был справедлив к нам и подшучивал зло, а то вдруг, когда пацан, не сумев совладать с лошадью, развалит копну, накричит-наорет, да так. что иной раз пацан не выдерживает, начинает хлюпать носом.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.