Павел Петрович, а за ним гигант направились к выходу из приемной. Робот побежал было вслед, спросил:
— Больше не нужен?
— Нет, — спохватился Павел Петрович. — Можешь быть свободен. В коридоре гигант остановился. Спросил у своего спутника:
— Вы хотите покинуть Базу?
— А разве у тебя есть еще здесь дела? — удивился Павел Петрович. — Я думал, ты полетишь со мной. Ведь из всего экипажа ракеты мы пока беседовали лишь с двумя...
— Я остаюсь, — сказал Петр. — Если узнаю что-нибудь новое о болезни, сообщу вам.
Стрелка-индикатор инерциальной системы дрогнула и метнулась ввысь. Голубовато светилось и мерцало контрольное окно пульта. Казалось, что в нем перекатывается хрустальный шар и по его поверхности беспрерывно бегут тени. Павел Петрович опустил тяжелые веки, под них проникала узенькая мигающая полоска. Но он уже видел иное — то, что лучше было бы забыть: человек приподнялся на дрожащих руках, ноздри раздуваются так, что вот-вот лопнут от напряжения. Синее лицо — такое бывает у утопленника, — струйки пота стекают по нему, как вода.
Кто-то когда-то сумел предвидеть это. И в Кодексе появились два жестких слова: «Карантинный недосмотр».
Павел Петрович вспоминает фразу профессора Мрачека: «Сравнимо с приспособляемостью разумного существа». И затем: «Это — только сравнение». Для него — да. Но для того, кто слышал рассказ Истоцкого, это не только сравнение.
«Хорошо, что Кантов не был на Базе и не видел того, что видели мы».
«Я думаю так, как будто его вина уже установлена».
Он понял, что хитрит с собственной логикой.
«Да, его вину можно уже считать почти доказанной. Но как я ему скажу об этом? Как ему скажет об этом Совет? Вы виновны по статье семнадцатой, параграфы седьмой и восьмой? А он слушает информ-сводки и знает, сколько людей погибло от асфиксии-Т... Что он сделает, узнав о своей вине? После такого нельзя ни жить, ни умереть. Нужно сделать что-то огромное, чтобы искупить вину. Нет, это абсурд! Чем можно искупить смерть людей? Даже если принести человечеству новое знание или новое умение, это не снимет вины перед мертвыми и перед теми, кому они были дороги. Искупления нет. И все же ему придется жить. Он мог бы и не запрашивать Совет, притвориться, что не подозревает ни о чем или не знает законов. Но он воспользуется своим правом знать. И тогда...»
Павел Петрович принял срочный вызов по видеофону. Он ответил позывными и включил прием. На экране возникло лицо доктора из клиники, куда недавно поместили его жену. Павел Петрович понял все еще до того, как доктор успел произнести первое слово. И доктор увидел, что он все понял. Сказал поспешно:
— Она жива.
Слова больше не имели смысла для Павла Петровича. Доктору следовало сказать: «Еще жива».
— У нее асфиксия-Т? — спросил Павел Петрович.
— Да, — ответил доктор, не глядя на него, думая: «Никакие утешении тут не помогут. Ни к чему. Он знает, что это за болезнь».
— Я хочу ее видеть.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.