Даван

Закиров безнадежно машет рукой. Отвечать на вопрос проходчика действительно бессмысленно: вода прорывается из всех трещин, испещряющих здешние граниты, и насос работает беспрерывно. Саша недовольно оглядывает забой, мрачно поглаживает свои усы – на его верхней губе остается широкая темная полоса: руки у Панченко уже давно в масле – и торопится на помощь своему лучшему другу Толе Астахову. Звеньевой провожает его взглядом, в котором одновременно читается одобрение и осуждение. Сам Закиров в выходной день в забой не спускается. Принципиально. Но находится все-таки рядом со стволом. На всякий случай. «Дежуришь?» – посмеивается в эти дни Панченко. «Да я мимо проходил», – краснеет Роман. Лгать он не умеет. Работает же Закиров, по словам маркшейдера Анатолия Войтенко, «как бог». В свои двадцать шесть лет он один из самых опытных проходчиков участка, и не случайно его комсомольско-молодежное звено почти все время занимает первую строчку на экране социалистического соревнования. Роман первым берется за самую тяжелую работу, сам командует погрузчиком.

Я долго уговаривал Закирова доверить мне погрузчик. Согласился он, только узнав, что мне некогда доводилось работать под землей и с породопогрузочными машинами я знаком не понаслышке. Но с таким погрузчиком я имел дело впервые, и сразу трудно было рассчитать движение рук. Малейший поворот рукояток – и распахиваются красные лепестки погрузчика, их стальные зубья вгрызаются в гору породы, но захватывают только воздух или же распускаются, не долетев до бадьи, и гранит, раздробленный недавним взрывом, сыплется снова вниз. Роман стоит рядом, страхует меня, на лице его – ярость и мука. Но оно моментально преображается, едва я, устав от единоборства с непослушным механизмом, передаю ему рукоятки управления. В три приема – красиво работает! – Закиров заполняет бадью, дергает за сигнальный шнур, и очередной кубометр породы медленно плывет на-гора. Над нами, словно шторка фотоаппарата, захлопываются ляды, и люстры, свисающие над забоем, кажется, начинают светить ярче. Ляды ложатся на ствол, как крышка на кастрюлю, ограждая проходчиков от всяких неожиданностей. А там, далеко вверху, опрокидывается бадья, и даже сквозь ровный стрекот насоса я слышу шуршание породы по скипу.

Почти всю ночь качаем породу, воюем с водой, меняем забурники и штанги, всей тяжестью тела помогаем победитовым коронкам преодолеть сопротивление неподатливого гранита и только под утро передаем готовые шпуры взрывникам и выбираемся на поверхность.

Мы сидим, прислонившись к массивным ногам копра, и смотрим, как над черным конусом Тоннельной мерцают крупные, едва не в кулак величиной, желтые звезды. Курят ребята молча, не торопясь, и дрожат сигареты в их усталых пальцах. Но эту усталость замечаешь, только сидя рядом.

С Тоннельной, наверное, в это время наш копер тоже видится конусом. Только золотистым. Его доставили сюда по частям через всю страну. Лед на Байкале прошлой зимой был не слишком надежным, и стальным деталям копра пришлось дожидаться навигации. С мыса Курлы их с трудом притащили в Даван мощные «КрАЗы». Проходчики на время стали монтажниками, собирали из стальных балок, труб и блоков могучий организм копра и очень волновались, когда настал день установки многотонной махины на бетонной площадке, окружающей жерло ствола. Только чувства свои, как все шахтеры, они умели скрывать. И вот, наконец, два мощных крана подхватили громоздкое сооружение, приподняли его над землей, потом две ноги копра опустились на бетонную площадку, еще немного, еще... И неожиданно все это многотонное сооружение резко накренилось – трос одного из кранов зацепился за край копра и грозил его развернуть и опрокинуть. Все, кроме крановщиков и начальника участка Валерия Стояна, отбежали в сторону. Через мгновение, словно устыдившись минутной слабости, Саша Панченко бросился назад, к замершему неподвижно копру. Астахов успел ухватить его за рукав куртки:

— Жить надоело?!

— Надо отцепить трос, и все пойдет как по маслу.

— По мослам бы тебе! Ладно, стой здесь, – решился Астахов и примирительно добавил: – Ты будешь мной снизу командовать.

— Назад! – крикнул Стоян, поняв намерение проходчиков. – Обойдемся на этот раз без героизма.

Он обошел вокруг накренившегося копра, потом долго говорил с крановщиками, и вот, наконец, среди всеобщего молчания снова взревели моторы. Один из крановщиков опустил стрелу, а второй в то же мгновение подтянул зазвеневший трос, и через несколько минут копер надежно стоял на своих четырех ногах. А в воздух традиционно летели шапки.

Об этой истории мне рассказывал Войтенко. И теперь, сидя рядом с Панченко, я спросил, что его заставило рвануться к копру.

– Глупость, – засмеялся Панченко и растер в руках еще горевшую сигарету, из-под пальцев его посыпались искры. – Работа у нас такая – приучает к осторожности. И, прежде чем шаг сделаешь, подумать надо, прикинуть что к чему, а я помчался сломя голову. Стоян, наверное, и сам бы на копер полез, если бы другого выхода не нашел. Но он-то нашел. В общем, как в песне: кто ищет, тот всегда найдет. Вы меня простите, но мне даже в горьковском выражении «безумство храбрых» не нравится первое слово. Я в принципе за трезвый расчет в делах, хотя, как видите, не всегда бываю в этом последовательным.

— И Астахов так же думает?

— Конечно. А вы у него самого спросите – вон поднимается.

Но Астахову было не до вопросов: он шел как-то странно, боком, прикрывая рукой глаза.

— Что случилось? – подбежал Панченко.

— Быстрей к докторице! – закричал Закиров.

Фатима Горбатовская, недавняя выпускница Омского медучилища, растерянно запахивала голубой халатик и жалостливо охала. По ее лицу, усеянному веснушками, стекали крупные слезы. Толя Астахов был первым пациентом новоиспеченного фельдшера, и Фатима сейчас ни у кого не могла спросить совета.

– Ты чего квохчешь? – разозлился Панченко. – У человека глаза пылью забило, промыть надо.

Астахов прочищал сжатым воздухом от грязи и пыли шпуры, чтобы туда легко входили круглые красные пакеты, набитые ВВ. Кто-то задел шланг, и он, вырвавшись из Толиных рук, заплясал по забою. Проходчик бросился к вентилю, перекрыл его и только тогда схватился за глаза. К счастью, ничего страшного не произошло. Фатима все-таки успокоилась, промыла глаза своему пациенту и была довольна, наверное, не меньше Панченко. А Саша, разряжаясь от волнения, громче всех смеялся несмешному рассказу Астахова о том, как плясал по забою шланг, похожий на страшную змею. И Войтенко, прибежавший в медпункт, услышав этот хохот, довольно заулыбался: