Чужая

- Плюнь, разотри... возьмись за работу...

А в работу не пускали. Даже от переписи городской оттерли:

- Своим ребятам заработать надо дать, тебя мать печенкой прокормит.

Печенка, печенка... далась им эта печенка...

А дома было так.

Мать - толстая и душная, от нее тесно в комнате и кажется, дышит она не грудью, как все, а большим кузнечным мехом, что вздымает большое брюхо.

Мать - жарила печенку и рыбу на загнетке на щепах, месила с медом мак, сушила липкие маковки на противне в печи на легком духу.

Раньше Варя чистила рыбу, следила за маковками, теперь отказалась наотрез:

- Бросьте, маменька, это занятие, мне из-за вас проходу не дают.

Яростно вздувался кузнечный мех, в нем глухо клокотала и, наконец, падала тяжелая угроза:

- А... вот ты... как... Ну, подожди... хорошо, хорошо!...

Но было не хорошо: мать была страшная, сердце скатывалось низко, и оживало недавнее, детское бессилие - судороги в цепких лапах, голова, втиснутая в мягкий живот, и оголенная, вспаренная ударами заднюшка...

Лучше было, когда разговор принимал другой оборот:

- Бросить? А кормить будет кто? - он? - жест в сторону дымного облака.

Там, за облаком, жил он, т.-е. жабий законный муж и, стало быть, Варин отец - рабочий - кровельщик.

Дома он бывал редко; приходил пьяный, но тихий, и, живя в той же комнате, устроился независимо и обособленно.

Приходил и тотчас же ложился на кровать, долго и настойчиво курил кручении из махорки, отгораживаясь от окружающих плотной сизой занавесью, и там затихал. Когда разувался, остро пахло мокрыми портянками.

Этим определялось присутствие хозяина и его вмешательство в общую жизнь семьи. Разговаривал он редко, но улыбался как-то очень значительно, будто раз навсегда утвердился на какой-то, ему одному известной и правильной, точке и познал тщету празднословия. Жаба выражалась так: - Пыльным мешком из-за угла хвачен. Раньше добивалась толку, сердце изорвала, язык оболгала, - плюнула: лежи, дыми, кабацкая затычка. Хорошо еще, что денег не просит, на свои пьянствует. На него и голос-то тратить жалко. Выразительная мимика дополняла всю полноту презрения к заоблачному сожителю. Но был Нил Никанорыч. Он торговал «краковской» - тугими красными кольцами колбас, с желтым недоброкачественным шпеком, вздувавшимся желтыми гнойниками на гладкой поверхности тугих колбас.

Неоднократно подвергался штрафу, но качества не улучшал.

Был он чуть тронут вчерашней книжностью, любил изречения из «Соломона» и сытинского календаря; жабу поначалу называл «комрад».