Поезд бежал в далёкий путь. Смеркалось, но свет в вагоне ещё не зажигали. Наступал тот предвечерний час, когда уже нельзя читать и когда малознакомые люди охотно заводят длинные, душевные и несколько отвлечённые разговоры.

Молодой лейтенант, китель которого украшали две полоски - алая и золотая, - наглядно свидетельствовавшие о фронтовом прошлом, только что рассказал несколько интересных боевых эпизодов. В его историях действовали хорошие молодые парни и поведение их было отменно храбрым.

- Понимаете, - пояснил лейтенант, - у нас в части я отсекр комсомольского бюро, и вот готов голову прозакладывать, что на моих комсомольцев можно положиться в любых обстоятельствах, потому что каждый из них бережёт свою комсомольскую честь...

- А как расшифровать это понятие? Как определить, что это такое - комсомольская честь? - задумчиво, словно рассуждая с самим собой, сказал молодой человек, лежавший на верхней полке.

Лейтенант подумал.

- Тут можно наговорить много громких слов, - осторожно ответил он, - но сам я, если вдуматься, ощущаю это так: вот я комсомолец, и я должен, всегда должен, в самом трудном случае, сделать больше, чем другие, некомсомольцы. Об этом не думаешь, но такое сознание живёт в тебе и на фронте...

- Превосходно сказано! - перебивая лейтенанта, воскликнул молодой человек, лежавший на верхней полке. - Однажды я уже слышал такое определение, и оно очень точно. Однако и у нас на заводе ребята - комсомольцы тоже крепко дорожат своей честью.

Соскочив вниз, он очутился рядом с лейтенантом:

- Позвольте, я расскажу вам один случай, который произошёл в моей бригаде. Я бригадир, комсомолец. И вся моя бригада молодёжная.

- Рад слушать, - улыбнулся лейтенант, - я только хотел сказать, что на фронте это ощущение: «Должен и могу больше, чем другие» - нередко рождает подлинный подвиг. Представьте себе, вот пять - десять человек в равных условиях действуют замечательно, беззаветно смело. Но комсомолец, оказавшийся среди них, делает ещё усилие - большее, чем все, и совершает подвиг. Это, конечно, самая высокая точка, и в тылу она трудно достижима...

- В тылу? - переспросил молодой бригадир. - А вы послушайте мой случай, и тогда поговорим! Учтите: история эта подлинная, ничем не приукрашенная. Произошла она на орденоносном Кузнецком металлургическом комбинате, в городе Сталинске. Имеете ли вы представление об этой производственной махине - о Кузнецком комбинате? Это город в городе, вмещающий многие тысячи людей. Там можно работать годы и знать только свою смену. И вот на такой комбинат попадают две девочки, две выпускницы металлургического ремесленного училища. До войны о металлургии они, наверно, и не слыхали. Обыкновенные, простые девчурки. Одну зовут Маруся Домбик, другую - Аня Егупова. В училище они слыли рядовыми ученицами и действительно ничем особым не отличались.

На комбинате девочек определили на стан 750, в нашу краснознамённую комсомольско - молодежную смену инженера Бориса Ефимовича Чертока. В ту пору это была одна из лучших смен на заводе, и девочкам, должно быть, очень льстила слава их смены. Во всяком случае, они изо всех сил старались работать хорошо, и это им удавалось. Операция, впрочем, у них была не очень значительная: они были наждачницами. Держались они всегда вместе: вдвоём приходили, вдвоём уходили, - и вскоре на стане их прозвали «неразлучницами». Так вместе они даже в комсомол вступали в апреле 1943 года. Приняли мы их охотно: девочки работали отлично...

Рассказчик на секунду умолк и вынул портсигар, но не раскрыл его.

- Да, смена работала хорошо. Но было кое - что, удручавшее начальника смены и комсорга. Обоим им - молодому инженеру, который и сам - то недавно был комсомольцем, и тем более комсоргу хотелось, чтобы все комсомольцы всегда были первыми в труде. И вот возникла мысль поговорить с молодёжью смены.

Собрали мы, значит, собрание. Инженер Черток вышел перед собравшимися и заговорил о комсомольской чести. Не берусь вам дословно приводить всю его речь, но, поверьте мне, что он говорил горячо и страстно. «Комсомолец, - сказал он, - всегда может больше и лучше!» А дальше в качестве примера он привёл Зою Космодемьянскую, Лизу Чайкину, Виктора Талалихина, - ну, словом, многих прославившихся комсомольцев - фронтовиков. И тут такое началось! Буря высказываний... Все они в основном сводились к тому, что вот, мол, на фронте и мы могли бы быть героями, совершать подвиги... Закончилось это собрание очень своеобразно: разговором о том, в чём могли бы проявить свой героизм и своё высокое понимание комсомольского долга на стане 750 Зоя Космодемьянская и Виктор Талалихин. И представьте, что этот острый вопрос поставили две мои скромные девочки - Маруся Домбик и Аня Егупова. Никогда они прежде не выступали на собраниях: стеснялись. А тут так разгорячились, утверждая, что и за четыре тысячи километров от фронта Зоя Космодемьянская была бы Зоей Космодемьянской...

Совсем стемнело. Проводник вагона заглянул в купе и зажёг лампочку. Лейтенант с интересом поглядел на своего собеседника.

- В общем, - продолжал тот, - с этого собрания молодёжь расходилась очень взволнованная. А через сутки случилось чрезвычайное происшествие: выбыла из строя нагревательная печь № 3. Не помню, говорил ли я вам, что на стане 750, как и на всех остальных станах комбината, катают броневую и снарядную сталь. Следовательно, простои тут абсолютно недопустимы.

Авария случилась ночью. «Ребята, - сказал начальник смены, - к 8.00 надо подготовить печь для ремонта». Это значило, что за шесть оставшихся часов предстояло разобрать и выбросить вон огнеупорную кладку из - под глиссажных труб. В общем, чтоб не утомлять вас техническими подробностями, скажу коротко: дело несложное, если бы печь успела остыть. Печь стыла. Она стояла, распахнув все люки. Это была печь с закрытым сводом, и ремонтировать её считалось возможным только тогда, когда она остынет окончательно. Но в 2 часа той ночи, о которой идёт речь, температура печи № 3 была очень высока. И всё - таки начальник смены инженер Черток скомандовал: «Начинай работу!»

Печным на печи № 3 стоял сварщик Тырышкин - молодой парнишка, некомсомолец. У него была репутация одного из лучших сварщиков смены. Своё задание Тырышкин неизменно выполнял на 130 - 150 процентов, и фамилия его не сходила с доски почёта. Он любил работу, и никто не мог бы его обвинить, что он ленив или равнодушен к своему делу. Но в печи было 200 градусов выше ноля. Тырышкин неуверенно заглянул в нижний люк, поправил свою брезентовую, колом стоящую спецовку, подтянул рукавицы и полез в отверстие. Невыносимый жар полыхнул ему в лицо. Тырышкин выкинул несколько кирпичей. Губы его сразу запеклись, пот, струившийся по лицу, разъедал кожу. Он выскочил из люка и присел неподалеку. «Жарко!» - тихо объяснил он подошедшему начальнику, «Жарко, - подтвердил тот, - а всё - таки надо...»

Я видел, как Тырышкин потупил глаза, помолчал и полез опять, но, выкинув ещё несколько кирпичей, он снова выскочил из люка. «Не могу, Борис Ефимович!» - жалобно сказал он. «Передохни маленько!» - ответил начальник. Тырышкин отвернулся. И тогда мы оба, инженер и я, поняли, что Тырышкину уже не принудить себя в третий раз залезть в это пекло...

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.